Альманах ТРЕТЬЯ СТОЛИЦА. "Видел ли Господа Юрий Гагарин?"

 

КОСМИЧЕСКОЕ

Видел ли Господа Юрий Гагарин?

Видел!

Видел ли он сизых, солнечных чаек?

Видел!

Ибо Господь в колыбели был тихо.

И на икону смотрел, где убит Он:

в правой ладони был гвоздь заржавелый,

в левой – своё же распятье – горело.

Видел ли Господа Юрий Гагарин?

Взгляд его синий и взгляд его карий?

Вот на плечах он ребёнком отцовых,

пахнет пломбиром вокруг леденцовым.

Вот на покосе: цветы, песни, травы,

купол Иссакия, Киевской лавры.

- Папочка, милый, не вздумай болеть ты!

Видел ли Юрий Гагарин бессмертье?

Видел ли он бесконечность и вечность?

Видел ли он доброту, человечность?

Может, для этого в космос и надо

ради Его василькового взгляда?

Ради того – оцепить чтоб с распятья,

переходящего сразу в объятья?

Видел! Да, видел!

Глядеть и глядеть бы…

Только ответил генсек, что был третьим:

- Видел. Молчи!

Но молчать невозможно,

ибо из горла слова, словно лава

в запах цветов, в запах песни и в травы

рвались подкожно!

 

2.

Как человеку – человек. Я птице – птица!

Я доживу до неба, солнца, звёзд,

не – до наград, чтоб просто золотиться,

я буду радостью, молитвенной зарницей

до спазм в гортани и до светлых слёз!

Печаль – в другом. Когда б не билось небо,

кипящим оловом бы не цедилось  в грудь.

Когда б ни обречённо и нелепо

изобретателем гонимым. И планеты

не открывать бы! Горя б не хлебнуть,

кричать: «Забудь!», как мёртвые санскриты,

иврит! Аккадский, как забыт язык!

Так наш – литературный! Не избитый.

Коперниковый!

На костёр – иди ты!

Встань за него! Он обречён! Кирдык!

Покуда неотмирный. Как найти мне –

поэту – собеседника себе?

Как будто бы на вымершей латыни

я говорю стихами: раб – рабе,

творец – творцу, о, Боже мой, какое горе,

что мы ещё ругаемся! Мы в ссоре!

А надо: миру – мир, волшба – волшбе,

мольба – мольбе и морю – море!

Я вам пою! На вашем мёртвом поэтичном

на презентациях, на соцсетях, на спичах!

Отвергнутых божеств вот так поют,

алхимиков, что злато добывают

из отгоревших пламенем костров,

а я пою в ваш скорбный неуют,

в космические без колёс трамваи

и в гильотины острых топоров.

Ищу я ваши в книгах Стены Плача,

Долины скорби, Хтонинский разлом

и Тлеющие пустоши. Иначе

неузнан будет ваш целебный том.

3.

 

Ты за солнцем иди, здесь трава и всехолмие,

щёки жгут мне лучи – так целуют любимого.

Здесь высокий курган, восходить, как в бездонное,

подниматься мне небо, как в мякоть рябинную.

В это слишком огромное, слишком щемящее.

Всё клокочет во мне, ибо всё настоящее,

говорят, что курганы, как будто посыльные

между цивилизациями в угль сожжёнными,

они слишком живые, чтоб зваться могилами,

они слишком звучащие – рвут сердце стонами.

Оттого звуки слышу, слова и молитвы я:

- На кресте. На распятии. Но не погибну я.

Возрожусь! Воскрешусь! И не плачьте! Взывайте!

И сливается голос мой с многоголосьем.

Ах, мой братец, сестра, ах, отец мой, ах, матерь.

То ли ветер,

то ль травы шумят,

то ль колосья.

Небожители – предки мои. Пчёлы, осы,

пара ласточек – сладкая парочка птичья

и как будто прозрачные…милая, кличет.

Я люблю голоса, что земли держат оси,

что скрепляют основы дитячьей слюною.

Словно гнёзда под рамами – летние гнёзда.

И когда обдаёт сердце жаркой волною,

люди, люди, я с вами была так серьёзно,

я такая живая, живая, аж страшно.

Меня  в руки бери, всю: глаза, губы, косы,

из груди чтоб росли города, реки, башни,

стебелёк наклонялся цветка в росах влажный,

восходил чтоб до неба курган всею силой.

Это я чересчур, я безмерно любила

все вот эти родные курганы-могилы,

потому что я ваша,

воистину ваша.

Мне курган – передоз мёда, трав, маргариток

всех столетий, времён, помнящих, незабытых.

Это, как для Марии, ночь светом залита,

как за солнцем идти в непорочном зачатье,

говорить: мои золотки, лапы, зайчата,

как в сыновье с любовью мне сердце стучаться.

Всем по рюмке. Плесни в эту колкую землю,

тёте Рае и Жене, Полине, Сергею,

всем сарматам, всем кривичам, людям-мирянам

да на эту поляну всем мёртвым и пьяным,

у подножья кургана, у самого края,

как за время держусь я, ладонь обдирая…

4.

Когда случались времена тяжёлые, переломные,

когда на Русь наваливалось небо каменное, многотонное,

когда шли война, чума, оговоры, сплетни колючие,

приходила на помощь Сподручница и Споручница –

Поручительница! Вот бы, чьи прикосновения, слова, слёзы чувствовать!

Подавать варежку, коль свою потеряла вязанную

или плед на ноги – Сподручнице,

или тёплую шапку со стразами.

У Сподручницы много помощников: ободряющих, окрыляющих,

отдающих, спешащих на «Скорой ли», словом, много друзей-товарищей.

Помогающий, это не тот, кто, надев всё самое лучшее,

идёт в кафе с тобой, просто попутчиком.

Назовём его условно ангелом-Иваном, ангелом-Михаилом, ангелицей-Татьяной,

одним словом, помогающий, отвечающий на смс среди ночи,

помогающий – когда ты звонишь ему пьяной,

захлёбываясь от несправедливости, от всякой хрени, между прочим.

Когда заикаешься, произнося слова,

а ведь уже не маленькая, почти что десятый десяток.

Иногда я думаю, оттого я жива,

что у меня есть поддерживающие, помогающие, проверяющие порядок.

Золотки мои, да светятся ваши имена!

Да приидет царствие ваше, да будьте вовек вы живые, нетленные.

Ибо – корку последнюю, рубаху на плечи из льна,

землю, радость и звезды, а если вдруг надо – вселенные.

Вот бы я им: берите, берите, тоже берите моё!

Любую строчку, рифму, тему о детстве ли, о материнстве.

Вот бывает так в Arrival Xall во Внуково срочный прилёт,

а ты в каком-то вакууме, в единстве.

Если бы я была такой помогающей, отдающей, притягивающей,

умела бы размыкать небеса,

что тяжёлыми тучами грубо нависли.

Если бы умела в чужих горестях растворяться вся

не в телесном, духовном смысле.

Я бы сказала: о, эти женщины, женщины,

о, эти мужчины, мужчины,

мы же с вами на одной земле, на одной маленькой этой земле.

Подскажи вариант хотя бы одной полпричины

здесь остаться помощницей, свет находящей во мгле.

5

Из далёкого, туманного, прошлого мира,

где с ягодами туесок – шершавая берёста.

Я настолько стара, что слова «заблокируй

и забань» принимаю, как панику просто.

Я настолько стара, что во мне слово «Куба»,

словно бы всё по венам не кровью, а морем!

По моей прежней родине, отнятой грубо,

как о близком рыдаю, как личном я горе.

Пересматриваю фильмы с Валей Серовой,

«Жди меня» там, где с  Симоновым Константином.

В переделанной родине. Как с переломом

позвоночника: жить можно, мерять аршином

то, что раньше «умом не понять», всё понятно!

Всё разверсто! Реклама «либресс и тампонов».

Всё наружу. Какие там белые пятна?

Ибо деньги – решение правд и законов!

Мы совсем, как груз двести для наших правительств!

Старомодные! В куртках ватинных, китайских,

мы оттуда, где вещее, где не боитесь –

край не пуганных русских, советских мы стайки!

Где  ушата, корыта, туес из берёсты,

балалайки, бараки и вечная стройка.

Вот возьмём, не помрём! Никогда. Детям бойко

перельём это наше сквозь землю и звезды!

Да хоть гвозди вобьёте в хребты нам и кости.

Хоть сто раз напугаете Грефом с Чубайсом,

за копейки у нас поскупаете акции

и начислите пенсии по-скупердяйски,

а мы здравствуем!

Мы упрямо сажаем картошку, щи бацаем,

не боимся чернобыльской мы радиации

и мне ноша не тянет всей

цивилизации

потому, что своя! Лишь она настоящая!

Потому что она Матерь – Матерь кормящая.

Как известно, молитва сильней материнская.

Небо, небо, о небо моё ты щемящее!

Так молюсь, так крещусь, вопрошаю я истово!