ПОЭЗИЯ. Поэма. СВЕТЛАНА ЛЕОНТЬЕВА

 Вспоминаем ИСТОРИЮ ВЫПУСКОВ АЛЬМАНАХА "ТРЕТЬЯ СТОЛИЦА"

 

ЗАХАР ПРИЛЕПИН

 

Стихи из романа «Грех»

 

ИНЫМИ СЛОВАМИ…

 

***

По верховьям деревьев бьёт крыльями влага,

наклоняет лицо задышавшая зелень,

соловеет слегка чернота мокрых ягод,

их дожди укачали в своей колыбели.

 

В отраженье меж век распросоньем расколотых,

был туман, и земля, и сырая смородина,

и трава под ногами, рябая от холода,

приласкались ко мне, притворяясь, что – Родина.

 

***

и на невольничьем рынке Древнего Рима

где пахнет так что порой тошнит

на шумном и диком рынке

сын патриция

взбалмошный и самолюбивый

брожу с мальчиком-слугой

 

и ты там в толпе рабынь на продажу

грязная и злая

оборачиваешься и закрываешь глаза

но я же видел тебя и спустя две тысячи лет –

я узнал тебя сразу

 

и купленная мной

ты единственная кто имеет право

входить ко мне по утрам

когда я ещё сплю

 

ты приносишь мне ягоды и соки

а из всех мыслимых на земле огорчений

меня мучает только одно

когда вишнёвая косточка

попадает на передние зубы

 

***

Если в электричке

сидя друг напротив друга

мы прижимаемся к обмороженному стеклу щеками

и

постараемся соединить губы

то на стекле остаётся бабочка

а

на наших щеках рисунок пальцев всех

желавших узнать куда едем

 

 

***

звук колокольчика

запах цветов

ты

в одиночестве танцующая вальс

на холме

твои ножки так соблазнительны

самый светлый сон мне приснился

в трясущемся грузовике

где я затерялся среди трупов людей

расстрелянных вместе со мною

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВЛАДИСЛАВ АРТЁМОВ

 

 СКВОЗЬ ОСЕНЬ ПРОБИТЬСЯ…

 

 Из цикла «Деревня Светлица»

 

Я не знаю, откуда приходит беда,

Быть может, она берётся

Оттуда, оттуда приходит вода

Из заброшенного колодца.

 

Да что ж там ворона летит и летит

На закат, а закат остывает.

Я пью эту воду, а она горчит,

Она в горле моём застревает.

 

Но не плачь, не тоскуй – не сгорит никогда

Это небо в закате багровом.

Ото всех пределов встаёт вода

И домой возвращается с рёвом.

 

Вся в репьях, одичала, ах ты, горе моё!

Вся пропахла огнём и дымом.

В лопастях да в турбинах кромсали её,

А она цела- невредима!

 

Она всё на обратном пути сметёт,

Раскидает, и слава Богу!

Уж она-то домой дорогу найдёт,

Под землёю отыщет дорогу.

 

А когда разродится солнцем рассвет

Под весёлое птичье пенье

Мы за ней помаленечку двинем вослед,

потихонечку, по теченью.

 

Заиграет роса под ракитой сырой,

И омоется берег живою водой,

И заря в воде отразится.

А ещё отразится в глубокой воде

то, чего уже нету нигде-нигде-

Дом мой,

Детство моё,

Светлица…

 

             На холме

В это солнечный день

Под Калугою гуси рыдали

Запасалась душа

И простором и волею впрок,

И стоял я, стоял

И глядел в эти синие дали,

Всё глядел и глядел

И никак наглядеться не мог.

 

Будто счастье прошло

И пропало за теми холмами…

Привязались к душе

Непонятная грусть и печаль.

Да ещё этот ворон,

Что молча кружился над нами,

Да ещё это вечер,

Да светлая синяя даль.

 

Этот солнечный день

Мне ещё не однажды приснится,

И вернётся к душе,

Унесённое ветром тепло,

Что в тот солнечный день

Так хотело сквозь осень пробиться,

Но никак не могло,

Ты поверишь, никак  не могло.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

НИКОЛАЙ ПЧЕЛИН

 

Я  - СТРАННИК БЕСПЕЧНЫЙ И ВЕЧНЫЙ…

 

     ЗАЧЕМ?

 

Я думаю о том, зачем живу.

Жизнь, как пиджак, расходится по шву.

Он несуразен, он не по плечам.

Мне тесно в нём. Мне тяжко по ночам.

Кого люблю, тому не нужен я.

Кому кричу, тому не до меня.

О, жизнь, из моды вышедший пиджак!

В нём всё не так, в нём всё совсем не так.

Карманы – широки. У сердца – жмет.

Живу, чтоб есть, а не наоборот.

Жую – живу, а не люблю – живу.

Жизнь, как пиджак, расходится по шву.

И жду, когда уж скинут, понесут

Её с душой на самый страшный суд.

 

     

 

"Я НЕ ТАКАЯ"

                                        М.С.

 

По шее стекая, полоска "Токая"

Тебя холодит, и струясь, и сверкая.

Ты мне прошептала: "Нет, я не такая,

Какой расписала молва городская.

Нет, я не такая".

В объятиях жарких дыша и мелькая

И в поцелуях взрываясь, стихая,

С глухим придыханьем, как будто стихами,

Ты мне прочитаешь: "Нет, я не такая".

На голых плечах от бретелек полоски.

Ворсинки от пледа щекочут? Ласкают?

Опустошенность в тебе, как в колодце?

Исторгнув восторги, ты стала пустая?

Но молвишь, в руках моих рыбкой плескаясь:

"Нет, я не такая".

Ты встанешь, заткнув Модильяни за пояс

Льняною протяжностью ласковых линий,

Прической - спадающей легкостью лилий.

В хрустальных бокалах вино, успокоясь,

Трепещет знобящими нас пузырьками.

И - голос хрустальный: "Нет, я не  такая".

Какая же ты? Я отвечу, какая.

Да, ты вот такая - и в смехе, и в стоне,

В бессонных порывах, в пожатиях, в страсти!

Хмельная, земная, в грозе и озоне,

Как порох, как огненный ворох - вся настежь!

Трехперстье подсвечника даст нам прощенье,

Свеченьем отметит, и падших, и грешных.

В зрачках твоих зыбких огней отраженье,

Как звезд в удивительных лужицах вешних.

И в маникюре оно, как в черешне.

И летняя ночь за окном подстрекает

Познать эту жизнь в темноте и сверканье.

И скоро, как ты, она медленно канет,

Струясь, убегая, таинственно тая,

Шепча на прощанье: "Нет, я не такая"...

И хоть ты другая, но мне - дорогая...

 

 

 

 

СВЕТЛАНА ЛЕОНТЬЕВА

 

ПОДБЛЮДНЫЕ ПЕСНИ
ДЛЯ НЕЛЛИ

                                 (Сокращённый вариант)

 

 

Не верьте тем, кто не гадает в святочную ночь! Они не знают истины морозных, хрустких разгадок судеб, ибо пропустили самое главное – дату Конца света. Они не перевоплощались, не вникали  в суть, не знают своих корней, не чтут прадедовский наказ – хранить главную тайну, настоянную на запахах старого овчинного тулупа, истёртых валеночек, рукавиц, связанных из овечьего пуха. О, эти длинные, мягкие шерстяные нити! О, непомерные очёсы мглы!

- Гляди-ка! Касатик, не к тебе ли в окошко стучатся? Хороводиться зовут? И причитают: «Выдь, выдь!»

Надеваешь валенки и – к ним! Ряженым! Петь песни подблюдные, тягучие, как само молоко, нутряное, дойное, звёздное!

А ты маленький, почти с горошину и тебе хочется знать будущее. Нет, не то, что в компьютере, а настоящее, отцовское! Взаправдошное. На вздохе, там, под ложечкой, где слюну сглатываешь…

 

1.

Он бежал, как затравленный волк. Он хватал снег горячими пальцами, срывал холод губами, облизывая растаявшие снежинки с ладоней. И не было конца этому пути! Оттого что каждый раз ему удавалось замести следы, уйти от погони, раствориться в воздухе.

А позади: полыхало, дымилось, искрило!

О, есть особый смысл в разведении огня! Древний языческий символ свободы. Согреться – значит выжить! Значит, не умереть от холода и голода. Оттого что на костре всегда можно поджарить молодую козочку. Или зайца. Или куропаточку величиной с утёнка, нагулявшую за лето  чуточку молочного мясца, сладкого, как нектар. Сварить уху из млечного окуня. Чаю согреть с ежевикой!

Что надо путешественнику, уставшему за день бредущему по лесу? Отдых у костра!

Развести огонь непросто! Надо знать закон ветра, овевающего глупый, слабый фитилёк, вырвавшийся из зажигалки, чуть осветившего пространства, коснувшегося хрупкой ветви дерева. Вот занялась эта коричневая древесная сушь сухим  жизнеутверждающим огнём! Понесло, поехало!

Гори, гори ясно! Ярило моё! Занимайся, тяни кисточки пожара вверх, во тьму, в болото, в ядрёный закат! А я буду укрощать  тебя, бить хлыстом, как необъезженную кобылу, молодую лань! Бренное твоё тело подчинять себе – чуду земному.

Оттого что я  всегда могу затушить мою стихию, свести её на нет, к нулевой точке. К исходу. Нет Адама и Евы. Есть Бог. Нет сада библейского, а есть я! Оттого что я могу умертвить и возродить вновь в другом обличии! Я ухожу с места действия, предпочитая, чтобы кто-то другой убил моё детище, рыдая над  пеплом. Либо тушу сам, хохоча, как помешанный от радости! То-то же! Творение моё! Ты вышло из под контроля, поэтому я наказал тебя. Одним плевком дождя! Одной кашицей пурги!

Ау! Учись быть мной! Германом! Геркой! Героем всех времён и народов!

Герочкой Титовым! Тита-брита, тита маргарита, да! Ух, как клёво! Чудно! Умиротворенно на душе моей. Ибо я – бог огня!

 

Наверно, с этого всё началось! Титану посыпались заказы на поджёг старых, гнилых строений. Нужна бизнесмену  расчищенная земля, а не заставленная утлыми сараями? А как же! Тут можно магазин построить! Кафе! Автостоянку. Пока с властями борешься за клочок земли – время упустишь. А время, как известно, – деньги! Сокровища, которые надо приумножить. Удесятерить!

И бизнесмен даёт указание – найти знаменитого Германа Титова. Герку Титана!

Но где он? Ищи ветра в поле! Для этого свои люди нужны, чтобы Титана отловить, на встречу позвать! Не каждый возьмётся за это дело, оттого что боятся Титана. Он и тебя может поджечь, коли не угодишь ему! И твой офис падёт под слоём пепла! Твоя иномарка возгорится, как сухое полено! Таков он Герка Титан! Слуга и покровитель огня!

Так было и на сей раз!

Туз заказал Титану поджечь дряхлятину – сараишко и будку сторожа. Заказ смешной, детская забава, а не серьёзное дело! Тьфу, даже браться не хотелось! Но зато деньги хорошие дали! Сразу! Бери сейчас и вали – жги, чего велели!

-   Зачем тебе, Туз, это барахло огневать? Не проще ли разобрать да мусор вывезти? – Подивился Титан.

-  Я хочу, чтобы боялись. Причём все – от соседа до конкурента. Чтобы, как факел вспыхнуло! – Туз нахмурился: куда, мол, Герман, лезешь, подсказки творишь, не твоё дело – зачем да почему!

-       А если не подожгу?

-       Из-под земли найдём, и самого поджарим, как барана!

То-то же…

И когда Титан отходил, то его следы позёмка мела. Хотя весна была в разгаре. И когда Титан пропадал, его волчьи следы кровью сочились.

Устал Титан!

Покою захотелось. Хоть месяц в тиши отлежаться. У бабы какой-нибудь!  Да чтобы титястая! Спелая, чтобы жирок на пузечке, чтобы мягкая, как перина пуховая. И чтобы волосы до пояса распущенные. Как на фотографии…

Герка Титов не знал,  кто сфотографировал, откуда взялся портрет женщины, но видел его в одном месте, у энтого Туза. Эх, бабец там изображена, что надо! Белая вся, как молоком облитая. Шея нежная, в ушах серьги блестят, переливаются колдовским огнём. Эх, укротитель пожарищ, ты попался сам! Танцует эта баба глазами, раздевает тебя словно, и при этом вроде бы не глядит на тебя, а собой любуется, своими губами спелыми, как земляничины, и соски тоже круглые у неё, сладкие, пупырышки  розовые по краям. Так и шепчет баба, словно – поцелуй меня, обойми, прижми к себе. Шею мою запрокинь, прильни к ней губами своими, выпей меня до дна, наполни собой до капельки! До горячего жжения. Я – твоя! Ты мой! Чего горевать? Петь надо песнь любви, на углях танцевать, кожу обжигая до пузырей, овевая огнём!

Гера, Гера! Иди ко мне, преклонись надо мной, нависни луной! Стань королём моим! Укроти меня, живую, огненную!

А Титан весь слюной тогда пошёл, аж рот свело! Как увидел бабу эту обалденную, как представил её в своих объятьях.

Туз тогда денег дал за работу,  Герман не растерялся. Он кинул пачку купюр в сумку и сел в кресло. Ноги подкосились!

-       Чья эта баба? – спросил Гера у Туза, показывая на портрет женщины.

-       Так… жена актёра одного. В молодости. А что?

-       Я её видеть хочу…

-       Гляди!

-       Нет, мне она  живая нужна! А не  сфотографированная…

-       Эх, куда хватил, Титан! Разве отыщешь иголку в стоге сена?

-       Тогда скажи, кто фотографировал? Кто красочный момент ловил?

-       Так сам актёр и снял её. Сфоткал. От нечего делать. И мне продал портрет. Многие любуются, спрашивают… что-то есть в ней. Этой бабе. Что-то колдовское!

-       Я ему денег дам. Озолочу! Лишь бы глянуть на бабу дозволил!

-       Тю… сумасшедший! Тебе чего баб мало что ли? Этого добра пруд пруди! Любая проститутка твоя! Не хуже этой…незнакомой! Сам пойми авторское воображение и всё такое. Эта баба, может, старуха уже? Баба яга сморщенная? – Возразил Туз.

-       Проститутку я и так трахну. А эту для души хочу! – Не переставал млеть от восторга Титан.

-       Хошь – бери!

-       Где?

-       Проще простого… актёришка этот, что бабу свою фотографировал, нынче по помойкам скитается. Опустился совсем. Пьющий он… бомж. Найти его будет не сложно…

Герман кивнул Тузу и покинул офис.

Что может быть страшнее зуда мужицкого? Желания адского? То, что в огне не горит и в воде не тонет? Что может быть сильнее вожделения?

Хотя любой смертный может Титана осудить за его любовь к виртуальной бабе. Осмеять! Разве, Титан, у тебя баб мало было? Всяких, и рыжих, и белых? До сих пор любая твоя – только давай! Действуй! За букет роз, за сладкую помадку, за ужин в ресторане – баба постелью отплатит. Такая доля женская – мужику платить лаской! Но только сердца её не трогай, не касайся любовными словами, не целуй её в лоно – присохнет! Отдастся до нитки, до жалости, до тоски!

А тебе разве нужен такой огонь? Неукрощённый? Сам по себе возгоревшийся от искры твоей?

 

Бомжа, про которого говорил Туз, найти было действительно несложно. Герман погулял по вокзалу, поймал за шкирку одного пацана, выпрашивающего денег, спросил у старухи, косматой, как ведьма.  И нашёл, что искал, ближе к вечеру.

Бомж оказался мужиком неглупым. И голосом обладал певчим. Но про  фотографию не помнил. Как только Титан стал про заветный портрет  выспрашивать:  запёрся бомж, закрылся, молчит. «Не помню!» –  отвечает. Титан бомжу деньги показывает. Тот тужится, припомнить, но не может. Аж, весь красный стал, как выпить охота, облизывается. Но никак!

-       А ты побей его! – Крикнула старуха. – Вот память и вернётся!

-       Нет. Я по-хорошему хочу! – Возразил Титан. Но руки сами собой зачесались.

И подзатыльник  непроизвольно выхлестнулся прямо в лоб бомжу. Так-то, колись, горемычный. Выдавай секрет! А то убью!

Но тут снова встряла старуха. Она подползла к Титану на костылях и прошипела:

-       Дай мне денег. Я всё расскажу!

-       Дам. Говори!

А бомж тем временем зубы осклабил, рычит:

-       Подь, дура, отсель! Сука драная!

-       Сам такой! – Но старуха, видно, струхнула, за Титана спряталась.

Перепалка длилась несколько минут. Нищему терять нечего…

Сдался бомж и поведал Титану, откуда у него взялся портрет:

-       Я не Леонардо да Винчи! И не Гойя! И не знаменитый Дмитриев! Но кое-что, когда руки не тряслись, тоже мог! Я в театре художником-оформителем был. Иногда на третьих ролях подрабатывал…

-       Ну и что? Давай короче! – Шикнула старуха. – Нужон кому-то твой теантер! Похмелку рвёшь, козёл?

Титан махнул рукой старухе, мол, сама заткнись. Время у нас есть. Дай бомжу душу выхлестнуть! Последнее пропить! Дабы не было мучительно больно, что не заработал на пузырь горючей жидкости!

-       Так вот, – продолжал бомж, – слухайте, суки охрененные! Была у меня жена! Была!

-       Что было, то сплыло! – не удержалась старуха.

-       Цыц, ведьма! – Титан не выдержал и подпнул  нахалку в бок. – Не ломай кайф!

-       Чего уж там! – бомж наклонил голову. – Глянь на шею.

Титан брезгливо поморщился, но поглядел на кишащий вшами затылок бомжа.

-       Чего у тебя там?

-       Родинка…

-       Тьфу, ты рябь поганая! – Сплюнул Титан. –  Причём тут твои пятна?

-       За ту малость и полюбила меня жена! За изюминку! За коричневую отметину судьбы! И тогда я поклялся, что  сфотографирую её, пусть пропущу спектакль, но сделаю своё дело…  в тот с час  меня и уволили… лишили всего…

-       Ври да не завирайся! Тебя за прогулы уволили! За пьянство! – вставила старуха.

-       Ш-ш…– снова погрозил кулаком Титан, – пшла подальше, косматая!

Старуха живо отползла, она помнила кулак Титана. Но что поделать? У каждого нищего своя история, своя романтика! На дне жизни тоже есть правда.

-       Так вот… любил я свою ягодку! Она меня тоже. Хоть минутку, но любила.

-       А теперь, где она? – Титан снова сжал кулаки.

Ему нужен был адрес ягодки. А не слюнявый рассказ о прошлом бомжа. О каком-то театре, о сцене. О радуге жизни. О ракурсе, цвете, позиции.  Герострату нужен был храм, чтобы его поджечь! Нужен был  чёрт, чтобы его прокляли!

-       Так жива моя  ягодка! Вот уж с десяток лет, как одна, без меня существует!

-       Ждёт, небось, тебя, муженёк? – хихикнула старуха. – Пион свой намыла? Хризантему надушила! Ромашку кремом намазала?

-       А может и ждёт…– бомж пихнул ведьму, зло сплюнул, – моя ягодка, не твой медведь, что пенсию твою оттяпал, и молодую тёлку завёл. Чувырла писучая!

-       Ладно, говори адрес. Да не ври! Чтобы всё точно! – Гера потянулся за бумажником.

-       Квартира у ягодки небогатая. Не особняк господский. Обыкновенная хрущёвка…

И бомж назвал номер дома, где жил когда-то. Титан отсчитал деньги, отдал их бомжу.

Затем вся компания двинула в магазин. Бомж шёл первым, старуха ковыляла за ним. Мальчик, пританцовывая, следовал за взрослыми. Ему тоже перепадёт! Кусок булки и стакан розовой мятной похмелки.

 

2.

 

Если бы можно было стереть этот файл!

Обвести его жирной чертой. Нажать на кнопку со стрелкой на клавиатуре – и всё! Исчез!

О, жизнь моя – стёртый файл, исчезнувший, канувший в небытие, в мусорную корзину,  раз и нет! Чисто! Свежо!

Нас утро встречает прохладой! И маленький барабанщик выходит на площадь, ударяет палочками, извлекая булькающие, сладостные звуки! И воздушные шары взмывают вверх, радостно трепеща  в воздухе, исчезая за облаками, легкими, как солнце. И стайка первоклассниц – все в белых фартучках, с бантами в косичках, выбегают, цокая каблучками, дарят цветы, собранные в большие букеты. Розы, нарциссы, лилии, орхидеи. Боже, как здорово!

Неужто, праздник? А как же. Файл исчез! Вместе с тёмными крыльями ночи, с шуршанием тяжёлых слов. Нет колких упрёков, болезни мамы, тесной комнаты в коммунальной квартире, пропахшей луком, пылью. Нет кошачьей возни, лая соседской собаки. Нет узкого окна, забрызганного тёплой грязью, шумной дороги, по которой бороздят грузные, как корабли, тяжёлые, фыркающие  машины. Утренней перепалки соседок, ругани бомжей возле ларька, ворчанья старика, копошащегося над мусорной кучей. Нет вороха бумаги, вырезок из журналов. Полный гламур! Кавардак! Жуть!

Но всё исчезло, словно растворилось в чернилах ночи, в карнавале затерялся танец, на кровати выцвела любовь. Пожухла лебеда, тонкий стебель берёзки поник, склонился, затих, умер.

Всё! Файл исчез!

Улетели, как птицы на юг, слова Валеры, крылатые трескучие журавлиные. Листья стайками легли на берёзовую аллейку, на блёкленькую, осклизлую траву, утонули, как крики детей в морозь, в темь, в пуржачью прель. Мы вымерли всем, чем могли. А когда родились, то поняли, что создались вновь, возникли из другого материала. Из нового теста.

И этот был другой файл! Про нас!

Всё та же узкая щель в окне, те же грузные корабли за окном, лай собак, визг соседей, трескотня сорок, шуршание листьев. Портрет мамы на стене в чёрной рамке. Портрет Лики без рамки, голый, как король,  на соседней стене. Трюмо, старинное, тяжёлое, как мамонт на четырёх лапах. Рядом стул, словно мамонтёнок. И в зеркале отражение самой Лики Белковой. Виктории Петровны. Женщины тридцати девяти лет отроду.

Но это уже новый файл! На другом диске, на фиолетовой полоске взлёта. На круглой крышке кадушки из-под квашеной капусты, пахнущей укропом и смородиной. И поэтому так солнечно на душе, так вольно!

Новый файл – новая жизнь! Новая глупость.  А почему бы нет? Делать, что хочется, хоть заповеди сочинять и тут же их нарушать. Давать клятвы и предавать их. Умирать и вновь рождаться.

Новый файл. Новый праздник.

Свобода!

Куда хочешь – идти!  Хоть в музей! Тем более Лику давно подруга звала на выставку прикладного искусства. Словно бывает искусство не прикладное, не ложащееся ни на что, не  притягиваемое ни к чему! Не нужное, не актуальное, зряшнее. Как файл из прошлой жизни! С таким странным, нелепым замужеством. С пьющим актёром Валерой, Валер Валерычем, соседом по квартире, уехавшим на заработки, канувшим во тьму, пропавшим, забывшим. А  может просто запившим? Опустившимся? 

Оно, может,  к лучшему, как говорила покойная мама? Вся квартира – твоя! Пользуйся, сколько хочешь! Наслаждайся тишиной и одиночеством. Цветочки  выращивай. Носки вяжи тягучими вечерами. В телевизор уставься, если  наскучит! А простор! А жилой площади сколько! Мечта всех коммунальных содружеств – оттяпать чужую комнатёнку, присвоить себе! Мама оттого и советовала Лике – дружить с Валер Валерычем. А затем глаза закрывала на ухаживание разведённого мужчины, на приставания алкаша. На подмигивание! На заигрывание!

-       Мама, он пьёт!

-       Лика, а где взять непьющего? Ты,  в каком веке живёшь? Сейчас все такие!

-       Нет, не все!

-       Смирись!

И мама ставила чекушку водки на стол соседу: похмелись, дорогой! А сама спать уходила, словно притомилась! А Лика оставалась на кухне, чтобы общаться с Валер Валерычем. Слушать его жалобы на «жисть», на врачей, на власть. И на весь мир!

Вот что значит – корысть людская! Даже дочь не жаль, кровинку в кровать пьянчуге сунуть! Зато квартира вся наша! Собственная. И кухня вся. И ванная.  И даже туалет со сломанным рундуком. О!  Блаженство. А Валера? Пусть! Пьёт, скорее загнётся. И добро нам достанется. Стены облупленные. Потолок синюшный. Пол, прогрызенный мышами. Всё наше! Но мама сама первая умерла. А Валера живёхонек! На скомороха похож. Буратино! Лапки короткие, нос остренький, на груди тельник – признак бывшей моряцкой жизни. И на кисти правой руки наколка  «вернусь - не трусь!»

И вот не вернулся. Давненько уже где-то скитается, по помойкам шастает. Объедки собирает, кефир допивает. И рядом такие же скоморохи – грязные, вонючие. Клоуны шарикоподшипниковые. Вернусь – не трусь!

Слова Богу, что файл исчез, пропал, стёрся из памяти компьютера.

Эх, Валер Валерыч! Божий человек. Грех на душе земли. Тяжесть в горсти неба. Тутовый плод театра. Плакали о тебе подмостки. Неудавшийся актёр, сгоревший в своём костре. А всё мечтал Мастера сыграть в пьесе. Этакий полёт над городом с Маргаритой – музыкой весны. А получился – бездарь, изгнанный из трупы. Смешно…

Но зато квартира теперь вся принадлежит Лике! И комната Валеры тоже её! И диванчик, прожженный до нутра, и сломанный стул, и окно, забрызганное тёплой грязью.

-       Радуйся! – сказала бы мама, если была бы жива.

-       А чему радоваться? Ушедшей молодости? Увядшей коже? Потускневшему взгляду?

-       Нет! Наступившей зрелости! Лучикам возле глаз! Мудрому взору из-под ресниц! Эх, ты, глупышка!

 

На выставку. Так на выставку! Прикладное, так прикладное. Да хоть декоративное!

Тем более, что сегодня выходной! И податься Лике больше некуда. И не зачем. А подруга – хоть оторви да брось, зовёт и зовёт, приходи да приходи. Словом, Редиска она да и только. Редькина Нелли, подруженька. Такая дивная! Жуть! И ноготки у неё крашеные. И причёска налаченная. А как же! В музее подрабатывает по выходным. Оттого что образование. Оттого что воспитание! А за плечами – неудачи с мужем, смерть бабушки… но Редиска встряхнула кудельками и любовника нашла себе.

-       Не кота же заводить! И не собаку! Пусть будет мужик!

-       Но он женат! – Как-то возразила Лика.

-       И пусть. Мужик не кусок мыла, не измылится! – Сверкнула глазами Редиска. – Всем хватит! Мы с ним в кино познакомились на последнем сеансе. Он  с женой поцапался… а я тут как тут – свободная, как шкурка отделённая от нутрии. Пушистая! Мягкая!

-       У каждой шкурки свой срок! Износит и кинет.

-       Сначала погладит, полюбуется. Покрасуется!

 

Эх, ты кошка драная!

Редиска встретила Лику у входа.

-       Давай скорее. Группа уже набралась. Снимай  своё тряпье и наверх!

-       Слушаюсь и повинуюсь! – Лика развернулась на каблучках.

У неё было хорошее настроение. Недаром Лика всё утро провела за компьютером. Листала файлы с докладами для студентов. Таким образом, Лика подрабатывала на жизнь. Пока есть нерадивые учащиеся институтов – у Лики будет заработок. И темы такие смешные, прямо детские! «Лейтмотивы и мотивы современной прозы», «Розовые очки литературы», «Подпорки доверья шестидесятников».

-       Свет мой зеркальце, скажи! – Лика ещё раз повернулась на каблуках и направилась в зал.

Экскурсия уже началась. Редиска, то есть Нелли Павловна плавным, тягучим голосом трамвайчика, следующего по маршруту Воркута - Магадан  рассказывала о преимуществах славянского хода в переложении на джазовый подстаканник девятнадцатого века. Лика старалась вникнуть в рассказ экскурсовода, но не могла остановиться ни на одном факте из биографии знаменитых мастеров. «Наверно, я схожу с ума!  Если пришла на выставку, но не могу следить за ходом мысли Редиски!»

А мысль её была проста: прикладное искусство не прикладная математика – здесь всё просто, но со вкусом. Лёгкое кружево нарядов, блистательный шик статуэток, вышивки из бисера. Стадо слоников, бредущих по пустыне в неизвестном направлении, приближение к экватору танцовщиц, чтобы распугивать обезьян…

Нет, это было не интересно Лике. Даже отвратительно, как скучно. И чтобы не обидеть подругу, Лика вышла из музея. «Покурю и вернусь!» – решила она. Толпа она и есть толпа в ней можно затеряться, спрятаться, исчезнуть, отделиться от неё, а затем затесаться вновь. Вообще масса – это понятие растяжимое. Одним человеком больше. Одним меньше.

Лика села на лавочку возле музея, сладко затянулась.

 

Нелли Павловна тем временем продолжала вести экскурсию по залам. Она действительно  сначала не заметила отсутствия Лики. Не лица же экскурсантов разглядывать! Работать надо, рассказывать, ведать. А изучать женщин и детей, семейных пар, и просто любопытных одиночек – не есть задача экскурсовода. Хотя внимание Лики привлёк седовласый мужчина.  На вид ему около сорока лет. Мужчина был интеллигентного вида. «Что надо здесь этому розовощёкому интегралу? Сидел бы дома, воспитывал детей…» – Мысленно проворчала Редиска, продолжая свой рассказ.

Затем вся группа перешла в другой зал, и  Нелли Павловна отвлеклась от  мыслей о румяном мужчине. Она всё-таки была настоящей редиской, если даже во время работы думала о мужиках. А почему бы нет? Кораблю гавань нужна! Капитан! Хотя у Редиски в лодке есть один мужичок по имени Василий Потапович, но он вариант временный. Лишь для того, чтобы рыбку половить. А вот серьёзных отношений у Редиски пока не было. И мысль о незнакомце продолжала биться в виски Редиски – что надо здесь этому мужчине? Такому аккуратно одетому, пышущему здоровьем богатырю?

И незаметно для себя Редиска заинтересовалась человеком. Интрига – коварная штука. Без неё жизнь пресная, как вода в речке. А Редиске океан нужен! Во время рассказа она несколько раз с интересом наблюдала за мужчиной, кокетливо поправляя причёсочку, показывая какие у неё ноготочки, а натренированный голос  Редиски  дребезжал, как трамвайчик, остановившийся в неурочном месте.

И тут раздался хлопок.

-       Ложитесь! – Крикнул трамвайчик.

-       Ой, горим! – Завопила нервная мамаша.

Экскурсанты  от испуга прижались к полу, кто-то забрался под полку, кто-то закатился, как шарик в угол. Снизу потянуло дымом. Раздался треск. Словно разорвалась бомба, громко завопил мальчик.

Редиска присела на корточки возле шкафа. Она боялась поднять глаза, дабы не увидеть что-то страшное. Пожар. Или того хуже смерть. Но всё-таки  редиска различала силуэты людей.

Румяного мужчины не было нигде.

Либо он просто не вошёл во второй зал. Остался внизу, за лестницей, за пыльным пространством страха. Неужели ему так понравились изделия мастеров, что он ими залюбовался?

Либо этот румяный был из другого файла, неоткрытого ещё никем?

-       Как страшно! Мама, я боюсь! – Крикнул малыш.

-       Не вставайте. Это опасно! – Повторяла Редиска.

А дым всё нарастал и нарастал. Становилось трудно дышать.

Плакали дети.

3.

 

Кто не был в эпицентре бедствия, тот не поймёт все страдания людей, очутившихся в замкнутом пространстве ужаса. Этот дикий, животный страх! Вой женщин. Истошный вопль ребятни. Первородный мертвящий миг.

На Редиску сверху вдруг что-то навалилось, прижало её к дощатому полу, крашеному рыжей краской. Экскурсоводу стало трудно дышать, и она завопила, что есть мочи: «Помогите!»,  понимая, что помочь некому. «Помогите!» – всё повторяла и повторяла Редиска, пока не охрипла, стараясь выбраться из-под рухнувшего на неё стенда с экспонатами. Мелкие осколки сыпались и сыпались на лицо женщины, словно хотели запорошить её. Рука была прижата тяжёлой доской  к  полу. Какой-то мальчик, шарахаясь от страха, наступил на кисть Редиски, больно надавив каблуком. У женщины померкло в глазах. Она не в силах была орать, лишь хрипела. Мужчина, стараясь помочь беспомощной Редиске, попытался отодвинуть полку, но наоборот усугубил положение. Тяжёлое стекло выкатилось, ударило  Редиску по голове, растеклось на осколки. Одним из острых углов был ранен мальчик. Женщины забились в истерике.

 Редиске всё-таки удалось выбраться из-под обломков полки, но она не в силах была подняться на ноги. Экскурсовод, кажется, потеряла слух, оттого что раздававшиеся крики, словно исчезли, растворились. И лишь сухая пыль нависала с потолка, лилась вниз, осыпая Редиску. Женщине казалось, что люди, как рыбы лишь разевают рты, вопли исчезли, и Редиска, оглушённая ударом, озиралась по сторонам. Она видела малыша, трясущегося в истерике. Видела испуганную мать, прижимающую сына к груди. Видела мужчину в остервенении размахивающего руками, старающегося открыть окно. Но раму заело, а женщины напирали, вырываясь из рук мужей.

Редиска взглянула на кусок зеркала, на отражение этого страшного мистического театра, разыгранного, как по мановению дерзкой волшебной палочки. Весь мир в одночасье превратился с трагедию. Редиска видела людей, испачканных краской, лица были забрызганы кровью и слезами. Вот мужчина, который помогал Редиске. Вот мальчик, который кричал безумно. Вот женщина, пытающаяся взобраться на подоконник.

Но этот счастливый глухонемной мир стал исчезать, меркнуть, растворяться. Его место заняли машины, прибывшие в спешном порядке. Редиска увидела сначала пожарную, затем милицейскую и лишь за ними машину «Скорой помощи».

-        Нелли Павловна! – Трясла  экскурсовода женщина за рукав. – Очнитесь!

И лишь затем Редиска услышала вой сирены. Мир, словно начал возвращаться к женщине, озвучиваться со всей своей суматохой, с беспомощностью женщин и детей.

Одному из экскурсантов всё-таки удалось распахнуть окно. Две женщины сразу взобрались на подоконник, держа на руках детей. Редиска подошла к одной из женщин и помогла ей спуститься вниз, благо прыгать было не высоко: комната, где скопились люди, находилась на нижнем этаже.

За женщинами из окна выпорхнули мальчики. За ними мужчины. Затем  кто-то ещё, Редиска не разглядела кто, но ринулась за ними вослед сама. Краснощёкий мужчина выскочил последним, он до последней секунды помогал экскурсантам, подавал руку женщинам, подхватывал детей и передавал тем людям, кто уже находился внизу. Музей опустел.

Люди, выскочившие из окна, как заворожённые, продолжали наблюдать за происходящим. Они словно загипнотизированные, не могли сдвинуться с места, уйти, удалиться. Словно экскурсия продолжалась вне стен музея, а Редиска неумолчно голосом трамвайного водителя просила дождаться конца.

Люди, наглотавшись дыма и пыли, обступили плотным кольцом экскурсовода, внимали её речам.

 

Пожар потушили быстро. Очаг возгорания находился в соседней комнате. Единственный охранник музея, метался во дворе, держась за голову. Он никак не мог понять, отчего вдруг загорелось то, что не могло воспламениться. Не имело права! Охранник ещё с утра проверил всё ли в порядке. И лишь затем отправился в ларёк, чтобы выпить кружку пива. Охранник никак не мог понять – отчего слаженный механизм вдруг дал сбой?

Постепенно люди начали расходиться. Сначала ушла мамаша с малышом. Одной из женщин стало плохо – и её отправили на «Скорой» в больницу. Остальные решили добираться своим ходом, предварительно назвав свои адреса и номера телефонов подъехавшим на место пожара сотрудникам внутренних дел.

Лика наблюдала происходящее со стороны. Она в ужасе смотрела на страшную сцену. Это был ужасный файл, огненный. Сначала Лика металась из стороны в строну, завидев дым из окна первого этажа. Затем быстро набрала телефон службы спасения по сотовому, чтобы вызвать пожарников.

Лика в ужасе закрывала глаза, представляя, что творится в музее. И в то же время женщине приходила в голову мысль, что её сберёг ангел, что Лика во время покинула здание, за несколько минут до пожара…

Редиска кинулась подруге на грудь, едва сдерживая солёные слёзы. «Ты видишь, что творится?» – кричала Редиска дребезжащим голосом, словно трамвайчик лишился управления и летел в пропасть.  «Вижу!» – кивнула Лика. «За что мне это?» Лика лишь пожала плечами. Ей безумно хотелось уйти. Нет, не оттого что женщина была равнодушна к чужому горю. Просто ей хотелось скрыться от духоты, у Лики всё сжималось внутри. «Останься со мной… – выдохнула Редиска, – подожди результатов…наверно, сейчас будут опрашивать свидетелей, очевидцев. Или что-то в этом роде.»

И тогда Лика согласно кивнула, делать нечего – надо помогать подруге, и она послушно осталась. «Трамвайчик, видимо, разогнался, и теперь ему трудно!» – Подумала  Лика. Да и Редиску было жалко, музей для неё был  почти святым местом. Сначала Редиска работала в нём научным сотрудником. Но затем сократили штаты, оставив лишь уборщицу, охранника и двух экскурсоводов: причём одного штатного, другого приходящего. Редиске досталась последняя должность. Научную деятельность музей свёл на «нет», считая, что и без того хорошо. Часть музея сдали в аренду под магазин сувениров. Остальные площади отвели экскурсиям выходного дня. И всё бы ничего, но буквально три дня тому назад в музей приехала новая вставка. «Уникальная! – как повторяла Редиска. Такого не было, нет и не могло быть! Чудо! Кружева  времени! Небо влилось в землю! Земля перетекла в солнце, а облака заиграли, как чайки, ныряя за пищей ума!»

Словом, выставку организовала сама Редиска. Здесь были представлены ножи старинной работы – с резной рукоятью, с футлярами и без них. Здесь был самый настоящий осколок меча времён Батыя, найденный при раскопках в деревне Майдан на Ветлуге! О, О!

Редиска сама руководила составлением экспозиции. Заполучить подобное сокровище, такое, как осколок оружия, ей стоило большого труда. Худсовет ни как не хотел утверждать план проведения выставки, считая экспозицию необоснованной. Но Редиска долго и упорно доказывала подлинность  исторического соответствия. Проводила сравнительный анализ. И, наконец, экспертиза, проведённая в  столице, в историческом музее,  подтвердила: осколок металла мог принадлежать эпохе татаро-монгольского нашествия.  В том веке именно так изготавливали оружие! Именно в той температуре обжига.  С этого момента в жизни Редиски наступил новый поворот.

И директор музея – Варвара Фёдоровна обещала Редиске много новых благ, а самой экспозиции процветания! Но не прошло и двух дней, как случилось ЧП. Этот самый злополучный пожар…

И что самое страшное, кто-то разбил стенд, а – кусок металла, этот драгоценный экспонат  исчез!

Так вот зачем понадобился пожар! Чтобы своровать единственную ценность Редиски! И где был охранник? Спал с похмелья! Варвара Фёдоровна много и долго орала во всю мощь богатырской глотки. Редиска усиленно выла от возмущения. А Лика лишь наблюдала за сценой, сжимая на груди руки. Казалось, горю Редиски не будет конца. Как не будет  возможности собраться воедино осколкам стекла на полу музея. Не будет гармонии вещей, которые без участия украденного осколка лишь ничтожная капля  в океане безнадёжности. Ненужности…

Наконец, Лика  не выдержала и отправилась домой. Она устала ждать, когда закончится бесконечная перепалка между Варварой Фёдоровной и экскурсоводом Нелли Павловной.

Это был ещё один странный файл в жизни Лики. Где воедино были собраны люди, пожарные машины, разбитые зеркала. Сборище судеб в маленьком суденышке музея, плывущем на необитаемый остров неизвестности.

Лика знала, что за этим всем последует приглашение в органы  внутренних дел. Будет составление протоколов, опрос свидетелей, очевидцев происшествия кражи!

Лика с удовольствием бы стёрла файл посещения музея вместе с происшествием. Лишь оставила бы облачко дыма. Да ещё разгорающийся в полнеба закат…

 

Редиска позвонила Лике домой вечером. Как раз начался фильм по телевизору. И Лика прильнула к экрану. Прильнула так, словно завтра настанет конец света, и больше Лике не удастся посмотреть фильм о любви, оттого что в ином мире – иные заботы.

Вообще у Лики был лёгкий характер. И она не обижалась на судьбу. Хотя считала, что лучшие годы жизни – позади. И давно смирилась со своим земным существованием. С исчезновением Валер Валерыча. С одиночеством. С нехваткой денег.

-       Привет, Виктория! –  Редиска явно храбрилась. Хотя ни один телефонный аппарат не мог бы скрыть её беспокойства. Трамвайчик явно грустил… его маршрут не удался…он сошёл с рельсов и звал на помощь.

-       Чем закончилась история? – Без обиняков поинтересовалась  Лика.

-       Уехала пожарная, исчезла милиция. Варвара Фёдоровна пригрозила увольнением…

Бедный. Бедный трамвайчик!

-       Не грусти…образуется, – попыталась успокоить  подругу Лика.

-       Как?

-       Найдут твой патриархальный ножик. Или, как там его, осколок меча. Или сабли. Не  знаю!

-       Зато я знаю! – Редиска заволновалась ещё больше. – То, что лежало в земле веками – не приносит удачи. Я зря решила поспорить со временем. Разворошила угли. И вот тебе, пожалуйста, – пожар не замедлил себя ждать!!!

-       Мужайся, Нелли Павловна. Главное, что никто не пострадал. Найдётся твой меч или, бишь, нож Батыя.

-       Не в этом дело. Лика, ты не понимаешь! То, что должно было кануть, истлеть, попало мне в руки, а я не сохранила! Обидно…

«Бедный, бедный трамвайчик!» –   снова подумала Лика, попрощавшись с подругой.

Редиска обещала зайти утром, наведать подругу, поделиться новыми идеями. Лика внимательно выслушала все доводы Редиски. Решила, что будет ждать…

Словом, Лика наговорила разной женской чепухятины, дабы успокоить свою подругу понимая, что успокоить не сможет, что Редиска найдёт выход сама. Что у Редиски редкий оптимистически характер. И на днях эта неутомимая женщина отправится на поиски новых находок. Не секрет, что Редиска – человек увлекающийся. Даже кораблик из бумаги, плывущий по ручейку может вызвать восторг этой дамы и стать очередным экспонатом новой выставки. Была бы идея!

Лика вновь прильнула к экрану. И, кажется, чуть задумалась. Либо прилегла на диван. Либо задремала. Либо просто Лике захотелось отдохнуть от дневных переживаний. Всё-таки Лика была не на дискотеке. А на настоящем пожаре! И голова у Лики была обмотана полотенцем, оттого что в висках кололо. Набегали какие-то дурные тени, текли вдоль тела и растворялись в темноте.

Но лёгкий сон пошёл на пользу! Файл с дурными мыслями начал видоизменяться, перетекать в  дремоту, в ленивое отражение оборотной стороны ночи. Конечно, было бы здорово стереть дурное навсегда! Словно порвать фотографию,  развеять обрывки по свету, при чём каждый  из белых кусочков необходимо выкинуть в разных частях света!  За пределом экватора! За лианной чистотой жизни!

Лика спала крепко. Вытянув руки вдоль тела. Изредка поворачивая своё тело с боку на бок. Она боялась одного, что когда проснётся увидит Валер Валерыча. И каждый раз подобная воображаемая картина была пугающей! То загулявший муж приводит в квартиру своих друзей – таких же грязных, обросших. На их телах струпья и коросты! Страх! То вдруг представлялось Лике, что Валер Валерыча приносят на носилках в дом обезглавленного. И что кровь медленно стекает на пол. Но когда Лика наклоняется к Валер Валеричу, он вдруг оживает, тянет руки, прося о помощи. И голова бомжа  – вся в синяках и шишках лежит отдельно, поверх покрывала, а губы всё равно шепчут какие-то слова оправдания. Жуть!

Лика проснулась в холодном поту.

 

Звонили в дверь…

-       Наверно, это Редиска! В такую рань…–  подумала Лика.

Но она всё-таки поднялась с дивана. Накинула халат, поправила съехавшую повязку с головы. Поморщилась от боли в висках.

Звонок повторился.

-       Иду, иду, – проворчала Лика, понимая, что Редиске не терпится поделиться своими мыслями. И что ранний визит подруги не закономерность, а переживания  обиженного человека.

Вообще,  Редиска была не из тех людей, кто будет долго и упорно страдать, если на душе кошки скребут. Скорее всего, подруга была из породы людей отходчивых, умеющих принимать решения и находить выход. Но открывать всё равно надо, не смотря на ранний час! Не держать же подругу на пороге!

И Лика распахнула дверь.

Но каково было удивление женщины, когда та увидела на пороге незнакомого мужчину. Румяного, статного.

Неожиданность – главный принцип нападающего!  Перед лицом Лики внезапно возник огромный букет роз. Прямо-таки неприлично большой, целая охапка цветов, кроваво-красных бутонов!

-       Это вам! – Произнёс незнакомец и шагнул через порог.

-       А вы собственно к кому? – Вырвалось у Лики вместо того, чтобы воспрепятствовать мужчине. Но было уже поздно. Незнакомец стоял в коридоре. А дверь сама собой закрылась. И букет цветов необычным образом оказался у Лики в руках.

-       Я? К вашему мужу! – услышала Лика вместо ответа. – Позвольте представиться – Герман.

-       Мужа нет дома.

«Боже, что делать? – мелькнуло у Лики в голове. – Откуда этот хлыщ? И зачем я  только открыла дверь…»

-       Могу ли я его подождать? – Невозмутимо спросил Герман, продолжая передвигаться по коридору.

Вся эта сцена была похожа на продолжение сна Лики. На тревожное видение. Если бы не букет роз, который тяжело было держать в руках, Лика могла подумать, что происходящее здесь и сейчас  - фантастика.

-       Нет! – Лика резко дёрнулась. – Здесь, в моей квартире  находиться нельзя! Спуститесь во двор и ожидайте Валеру там! И заберите свой букет.

Женщина резко дёрнулась, возвращая подарок Герману. Цветы рассыпались по  полу, оставляя в руках Лики лепестки, прилипшие к запястьям.

Герман внимательно посмотрел на Лику, как на школьницу, сотворившую зло. Так шалить нельзя, словно говорил его взгляд. Я – хороший человек, а вы меня гоните! Это неприлично! Я вам ничего плохого не сделал. Оказывается, вы невоспитанная женщина…

 

И чем больше Герман смотрел на Лику, тем больше находил сходства с её фотографией, увиденной в офисе Туза. Это бледное лицо, молочная кожа! Пухлые губы! Хотя фотография, несомненно, выполнена превосходно! И оригинал намного бледнее, усталее что ли…

И, кажется, он где-то уже встречал эту женщину, видел её. Но не узнал. Герману даже в голову не приходило, что его мечта рядом, она проходила мимо, что-то шептала, а он, как бесчувственный чурбан не признал сокровище. И теперь мается, чтобы найти выход. Оправдывается, запутываясь в своих собственных сетях.

 

-       Я сейчас позвоню в  полицию! – Громко вскрикнула Лика.

-       Нет, прошу вас! – Герман сделал шаг, наступая на цветы, разбросанные по полу. – Не надо никуда звонить! Я уйду, если вы хотите!

Но Лика не была воспитанной барышней! Светские манеры, разные там «прошу», «извините», «мерси» – не для неё! Ворвавшийся без спросу мужчина должен быть наказан! И точка!

Лика юркнула на кухню, схватила телефонный аппарат, нажала на клавишу.

Но Герман опередил Лику. Он был более юрким, спортивным мужчиной. Более подвижным, с реакцией спортсмена на события. Герман схватил Лику за руку:

-       Зачем милиция? Я не вор и не грабитель…

-       Тогда кто вы? – Лика выдернула руку, понимая, что делает ошибки одну за другой.

-       Гера…  друг вашего мужа…

 

Но тут вдруг от сквозняка захлопнулась входная дверь, которую не заперла Лика. И помощи ждать было неоткуда. Капкан захлопнулся, птичка оказалась внутри клетки. Всё!

Нет, Лика не тот человек, чтобы сдаваться. Она закричала, что есть силы: «На помощь! Грабят! Убивают!», Лика взбрыкнула ногами, стараясь больно ударить Германа в пах. Но вместо этого неожиданно запнулась о стул, взмахнула руками и рухнула на пол всем  телом. Она извивалась как  змея в танце, стараясь проползти хотя бы метр, спрятаться. Но время было утеряно.  Она что-то хрипло выкрикнула, но все уловки женщины были тщетны:  соседи спали мертвецким сном…

-       Что …вам надо? – с трудом прохрипела Лика, стараясь подняться на ноги.

-       Увидеть вас… – Герман сделал шаг вперёд.

Испуганная женщина стала подниматься с пола, Герман протянул Лике руку, помогая ей. Но та приняла жест Германа по-своему, Лика отшатнулась, дернулась. И в то же мгновение стукнулась головой о полку с посудой…

У Лики помутилось сознание. Она издала слабый стон и провалилась в небытие…

 

4.

Он бежал и бежал. И Лика видела Германа издали. Шерсть торчала бугром на загривке. Тело волка и лицо мужчины. Румянец на щеках, как первомайский шарик, как флажок первоклассника. Отличника!

Под ногами Германа, словно булькала грязь, такая чёрная, как смоль, нагретая солнцем. Под коленом Германа – голова Лики, такая беспомощная, словно кукольная. Руки тоже безвольные, прижатые твёрдыми ладонями Германа  к облупившемуся полу…

-       Говорила же, покрась! – Твердила мама.

-       Позже…– повторяла Лика.

И ничего не менялось! Пол оставался некрашеным, мебель старой, кресло развалившимся. Лишь одно успокаивало Лику – новый диван, купленный на скудную зарплату самой хозяйки. Лика тогда едва решилась на подобную покупку. Дорого! Казалось ей. Денег жаль! Но потом Лика расщедрилась и купила себе широкий, словно книжка, обитый бархатом диванчик! Чудо, как хорош! И ещё Лика раскошелилась на новый Ноутбук. Без него – труба, хоть волком вой! А там пошло – новый стул, стол, зеркало…

Лишь комнату Валеры Лика пока не трогала:  вдруг хозяин вернётся? Спросит, где моё добро? Лика и Валера были расписаны, брак был законным. Это с точки зрения соседской морали – приличие! Поэтому Лика делала вид, что ждёт своего благоверного. А вдруг объявится? Пить бросит, в театр вернётся. Халтурить начнёт, фотографировать. Всё равно Валер Валерыч хороший человек! Голоса не  повысит, особенно на Лику. Только, бывалоча, глядел и млел, ягодкой называл. Плохо, что ли? А у кого хорошо-то? У Редиски? Ха, не смешите мои сапожки! С женатым мужиком жить, всё равно, что чужой хлеб кушать! Сиди, жди у окна, когда его жена отпустит на час-другой. И то будет каждые пятнадцать минут звонить, проверять, где муж находится. Жене тоже внимание нужно! Она своё не отдаст!

 Ещё, конечно, можно с богатым переспать. Для денег. А что? Редиска часто бегала к одному крутому бизнесмену, к этакому тузу пятничному. Он ей звонит по мобиле: «Нелли Павловна, жду-с!», а она ему: «Счас, Тузик мой, только чулочки напялю!» И – шасть к нему в кровать. Десять минут поваляются, Тузик штуку Нелли в зубы, и дальше повалил: некогда…

Нет! Лика так не хотела! Ни за что на свете! И её поведение мама называла – честная бедность. Словно честному, богатым быть нельзя!

 

Лика очнулась оттого, что к её лбу прикоснулась мягкая ладонь. Кто-то поправлял подушку у изголовья Лики, кто-то подтыкал одеяло. И вроде бы человек, но уж больно высокий, если зверь, то отчего не на четырёх лапах? Лике стало страшно, и она опять прикрыла глаза. Сквозь  сон  Лика слышала, что в дверь снова кто-то позвонил. «Наверно, соседка!» – подумала Лика, но не могла пошевелиться. И, правда! Это был голос старушки из соседней квартиры,  взволнованный, звонкий…

О, мелодия кухонной плиты! – отчего-то подумала Лика, снова закрывая глаза.

Но соседке ответил мужчина, невесть откуда взявшийся в квартире Лики, мол, спит Виктория Петровна, почивает ещё… «Что за чёрт? Чего надо мужику в моей квартире  в столь ранний час? Зачем он?» – Но додумать Лике не удалось. Оттого что старушка долго и нудно извинялась перед каким-то Германом, чего-то просила передать Лике. И неожиданно – удалилась…

Дверь, словно сама захлопнулась. А мужчина, назвавший себя Германом, исчез. Испарился, словно стёртый файл.

Лика открыла глаза, когда был уже глубокий полдень. Она повернула голову к окну и удивилась тому,  какой яркий свет льётся через шторы. В квартире было тихо. Муха не прожужжит. Хотя этих насекомых скопилось  между окнами большое количество. И Лике никак не удавалось приоткрыть форточку, которая было плотно вбита в раму.

Лика села на кровати. Странно! Откуда эта кружевная сорочка на ней? Сроду Лика таких не носила… розовый цвет никогда не нравилась Лике. И эти пошлые, лёгкие кружева вдоль шеи, глубокий вырез не груди. Откуда эта сорочка? Кто её надел на Лику? Странно! Фантастика!

Но на этом мистические превращения в квартире Лики не закончились! И чем дольше Лика оглядывала обстановку в квартире, тем больше удивлялась. Откуда эти тонкие прозрачные шторы на окнах? Откуда новое кресло-качалка? Ваза на столе с фруктами, которые Лике снились лишь во сне – ананасы, киви. Тонкие хрустальные фужеры, подставка для свечей. И самое главное – портрет мамы в позолоченной рамке, а портрет Лики, обрамлён в серебряную. И тут вдруг зазвенели часы, стоящие на секретере. Как так? – ужаснулась Лика. Сломанный механизм вдруг стал работать, как новый.

«Нет! Не может того быть!» – в часовой мастерской, куда Лика хотела отдать часы в починку, ей ясно сказали, что  старьё не подлежит ремонту! Чтобы та выкинула этот сломанный антиквариат на свалку. Лика хотела последовать совету, но обои на стене так выгорели, что часы пришлось вновь вернуть на место, дабы прикрыть  блёклое пятно.

Лика опустила ноги на пол, и тут же поджала их. Пятки коснулись мягкого ворса. На полу лежал ковёр диковиной работы! Сам весь красный, как огонь, лучистый. И что самое главное – в углу стоял переносной камин. Рядом с ним была расстелена шкура волка. Лика подошла к камину, взглянула – и ей в лицо пыхнуло жаром, внутри этого чудища горели дрова.

Кто  сделал это? Кто приготовил обед, расстелил ковёр? Кто переодел Лику в шикарную сорочку? Кто растопил камин, наполнив комнату теплом и уютом? Неужто Валер Валерыч? А? Лика даже похолодела от ужаса. Вернулся муж! Одумался! Разбогател!

Хотела ли Виктория Петровна возвращения своего благоверного?  И да, и нет. Во-первых, особых чувств Лика к Валерию не испытывала. Жалость, да! Но любовь – нет! Чтобы дрожь в коленях, чтобы огонь  в груди! И когда Валера пропал, Лика вздохнула с облегчением. Уж больно пил мужик, хворал, кашлял, по ночам бредил и кричал от тоски. И пахло от Валеры всегда неприятно, словно гнильца от него шла. Несвежесть. Неряшливость. Да и мужчиной Валеру тоже назвать нельзя. Застужен был. Оттого немощен в постели…

 

Поэтому возвращение Валеры Лика приняла бы без радости…

Это означало бы то, что хозяйка лишилась одной из комнат, одной из вожделенных мечтаний мамы Лики…Хотя Валера совершенно безопасен, как младенец. Только ущипнуть может больно или словно обидное выронить.

Вот тебе и замужество! Ни денег, ни престижа, ни радости. Лишь комнатёнка три на четыре. Предел мечтаний Белковой Виктории Петровны.

Какой противный и нудный файл – эта жизнь! И не выкинуть его, не обмануть. А хотелось бы!

Сколько раз Лика пыталась изменить ход своей судьбы, её плавное течение. Даже к гадалке ходила, чтобы та помогла Лике, наставила на путь истинный. Но безуспешно. Никакие пришепетывания гадалки, зажигание свечей не помогли Лике. Может, надо было съесть сердце волка, убить голубя, или зарыть нож в свежую могилу на кладбище: и тогда, глядишь, Лике бы тоже улыбнулось счастье. Это хрупкое предзакатное счастьице…

 Сколько раз Лика, сидя у компьютера, делала записи своих желаний, обводила их жирной чертой, ожидая, что вот-вот сбудется хотя бы одно – хорошая работа и престижная зарплата! А некоторые мгновения своей жизни Лика вычеркивала из памяти компьютера…

И вот. Свершилось. Но что?

Лика вышла из комнаты. В коридоре был расстелен ковролин, такой мягкий. Эластичный. Что ноги Лики сами  шли по нему, ощущая бережные прикосновения. Кухня тоже преобразилась. Вместо старой стояла новая, четырех конфорочная импортная плита. А на столе, что поразило Лику – горячий завтрак. Дымящийся кофе, гренки в тарелочке.  В вазе – варенье.

«Что за чёрт! – Снова выругалась про себя Лика. И опрометью бросилась в соседнюю комнату, думая, что всё дело в ней - и там хранится отгадка. Лика распахнула дверь, с желанием отругать человека за все его деяния. Кто бы это ни был! Друг ли Валеры, которому беспомощный бомж  передал ключи. Либо враг, который решил оттяпать у беззащитного гуляки его последнее имущество, думая, что таким образом можно задобрить Лику. Нет, у его ничего не выйдет! – продумала Лика. Я  сейчас по-настоящему вызову милицию!»

Но в соседней комнате тоже никого не было. Ни души! Лишь из распахнутого окна доносились звуки улицы. Гомон птиц… Комната, в которую вбежала Лика тоже преобразилась – ни одной старой вещи! Ни  стула. Ни дивана! Новый спальный гарнитур, тумбочка, трельяж, и  такие же легкие шторы…

Кто так пошутил со мной? Зачем? Лика в панике заметалась по квартире. Она с испугом  глядела на то, что случилось здесь, шарахаясь от вещей в разные стороны. И тут Лика вспомнила, что рано утром к ней позвонил в дверь мужчина. Румяный. Краснощёкий. С букетом роз…

Боже мой, я упала, потеряла сознание… а этот  человек облагородил моё жилище… да-да…  он назвался другом Валерия. Я угрожала, что вызову полицию,  а  он попытался удержать меня, схватил за руки. Я стукнулась головой…

Лика потрогала шишку на затылке. А вот и доказательство моей утренней потасовки…

 

5.

 

- Я не шлюха! – Сказала Лика по телефону Редиске, поведав ей о случившемся с ней.

- Ну и дура! – Парировала подруга.

В трубке раздавались голоса. Нелли была на каком-то совещании или слёте. Любит эта сорока восьмилетняя женщина хаживать по разным публичным мероприятиям! А затем хвастаться: «Лика! Как я выступала! Как я сказала!»

- Нет, я – умная! – Лика расхохоталась. Она никогда не обидится на Редиску! Ни за что!

Потому что вся жизнь – это подблюдная песнь, и главная строчка этой песни – Нелли.

- Ладно, не ворчи! – Ответила Редиска миролюбиво. – Ты должна понимать, я – экскурсовод, все мои выводы складываются из исторических фактов. Достаточно лишь обратиться к датам. Например, в одна тысяча шестьсот двенадцатом году – война, в восемьсот двенадцатом – тоже. А сейчас какой год? То-то же!

- Если бы всё так в мире было просто! – Лика недоверчиво хмыкнула. – Слазила в погребок исторических дат, вытащила связку цифр, как сушёную морковку выложила на стол. И на-кось, полюбуйтесь! Апокалипсис за углом, в сельмаге! Страшный суд в базарный день продаётся в магазине «всё по тридцать шесть»! А народ мимо проходит, ему недосуг! Не до ваших пугалок!

- Не ворчи! – Редиска попыталась успокоить подругу. – Я бы заехала к тебе, чтобы разобраться, в чём дело. Но не сегодня! Я сейчас на лекции. Мне надо восстанавливаться после несчастного случая в музее!

- А мне что делать? – Лика хотела получить внятный совет. Именно сегодня, когда ей нужна была помощь подруги, та отнекивалась и говорила не по теме.

- Для начала успокойся. Узнай, что надо этому краснощёкому Герману…

- Неужели Валер Валерыч предал меня? Продал за бутылку жилплощадь? Теперь этот звероподобный чел будет жить в его комнате? Вот тебе и сушёная морковка! – Лика огорчённо хмыкнула.

- Попытайся договориться! – Редиска всё-таки вышла из зала, где проходила лекция, в коридор, потому что её голос зазвучал громче. – А если не получится, то соблазни!

- Повторяю – я не шлюха! Не патаскуха, не мерзкая давалка!

- А я повторять не стану, что ты – дура.… Если Валер Валерыч действительно продал свою комнату, ты кроме того, что я перечислила, сделать не сможешь. Лопнула твоя и твоей мамы мечта… Фантазия всех Белковых… никогда у тебя не будет отдельной квартиры. Коммунальная ты моя подруженька!

- Я замок сменю! – решила Лика. И попрощалась с Редиской.

А если надо, то засов куплю, изнутри закроюсь и буду сидеть дома. Никогда не пущу! Никаких Германов! Никаких Валер. Этот файл легко стирается, лишь надо приложить немного усилий!

Лика ринулась в ближайший магазин, она потратила последние деньги на новенький замок. Затем женщина вызвала мастера, который быстро сменил старый запор на новенький, пружинистый, надёжный, словно надо было оградить от неприятеля самого президента, сидящего в Кремле, управляющего целой страной! И уже через час Лика спокойненько попивала чай на кухне.

Но вдруг её взгляд упал на цветы от Германа, стоящие в вазе. Лика схватила букет, сложила его пополам, ломая бутоны. Она дерзко метнула испорченные цветы в окно, лепестки осыпались, легли на асфальтированную дорожку.

Очередной файл стёрт!

Лишь надо было нажать на кнопку. Раз и готово. Ок!

Лика несколько дней провела дома, взаперти. Она не отвечала старенькой соседке, когда та звонила в дверь. Не раздвигала шторы. Лишь с неохотой перекидывалась фразами с Редиской, когда та звонила по сотовому телефону, чтобы узнать, чем кончилось дело с Германом.

- Ничем! – злобно шипела в ответ Редиске Лика.

- Он больше не появлялся?

- А что ему тут делать?

- Ну, мало ли дел? – пыталась пошутить Редиска.

- Вот пусть и канает отсюда!

На пятый день отсидки Лика всё-таки отважилась выйти во двор. Ей надо было дойти до магазина. В доме кончились продукты.

- Ой, Викочка! – старушка-соседка обрадовано приоткрыла окно, завидев Лику. – Я уж думала, куда ты запропала? Звоню, ты молчишь! Болела что ль?

- Ага! – ответила Лика, надвигая капюшон пальто на голову.

- Так у меня мазь есть! На травках! Дюже хороша! Я бы дала! От ревматизма, мигрени. Всем моим товаркам помогло…

- Не надо! У меня другое.

- А чего у тебя?

- Так, – махнула рукой Лика,  – тоска…

- Это от того, что замуж тебе надо идтить…

- Так она замужем! – присоединился к разговору дворник Иванович.

- Какой это муж? Бомж… пропал уж как десяток годов, его нету-ти!

- А вдруг найдётся?

- Нет такого закона, чтобы  с ним снова жить! Она вона – красотка. А он кто? Спившийся актёришка!

- Есть такой закон! – Иванович поднял глаза на соседку-старушку.

Разговор шёл сам по себе. Лика в нём уже не участвовала. Она быстро дошла до магазина. Купила себе хлеба. И вдруг, обернувшись, увидела его – Германа! «Блин!» – выругалась Лика про себя и замерла, как вкопанная. Куда ей было идти? Домой? А вдруг Герман пойдёт за ней и ворвётся в квартиру, займёт комнату Валер Валерыча? Лика ринулась в противоположную сторону. Она перебежала улицу, затем площадь, остановилась возле набережной. Герман последовал за ней.

- Лика, стойте! Прошу вас! – выкрикивал он вослед женщине.

- Ну, что надо? – чуть отдышавшись, спросила Лика. – Мне, может, в полицию обратиться?

- Быстро же вы бегаете! – Герман подошёл поближе.

- А вам какое дело до моих скоростей? Я вас знать не хочу! – Лика облокотилась на парапет. Внизу плавно, перебирая волнами, тёмными, укачивающими, текла река.

- Простите меня! Но… дайте мне несколько минут, чтобы объясниться!  Я так взволнован! – Широкий плащ Германа раздувался на ветру.

- Кажется, вы не только взволнованы. Вы – бесцеремонны!

- О, да, наверно, в ваших глазах я – ненормален! Более того, думаю, что любой человек на вашем месте поступил бы точно так же. Тем более – милая, хрупкая женщина!

- Тогда, что вам надо? – Лика сдвинула брови. Ей хотелось одного – чтобы этот файл тоже стёрся из её жизни!

- Может, пойдём в кафе или ресторан? Чтобы спокойно поговорить! – предложил Герман.

- Нет. Говорите здесь! – Лика поняла, что этому здоровяку хочется остаться с ней наедине. Нет уж – дудки! Она не предоставит ему такого удовольствия!

- Хорошо. Во-первых, это не я поджёг музей, где работает ваша подруга… это совпадение! Хотя моя работа, – Герман замешкался, – моя работа… связана с огнём. Но в музей я пришёл, чтобы увидеть вас!

- Зачем  я вам нужна? Я замужем! – Лика поджала губы.

- Да-да… я осведомлён. Соседи рассказали всё-всё про вашего мужа. – Лицо Германа выразило досаду.

- Что они ещё вам рассказали?

- И не только они! Я видел вашего мужа. Он живёт... – Герман осёкся, ему не хотелось рассказывать про бомжатник, – словом, он в порядке!

- Тогда, что вам нужно от него? Комнату? Поздно! – Лика подняла глаза на собеседника. Она отважно хмыкнула. – Я давно переоформила жилплощадь на себя!

- Мне не нужна ваша хрущёвка! У меня шикарная вилла… недалеко от города.

- Ясно! – Лика немного приободрилась. Герман не покушается на её жилище! Он пришёл поговорить. Просто поговорить. О пожаре! Но причём тут музей, где работает Редиска? Лика и не думала подозревать какого-то Германа в поджоге…

- Итак, – Герман  понял, что Лика успокоилась. По крайней мере, тон её голоса стал более мягким. – Я увидел вашу фотографию у одного моего знакомого, и понял – вы моя судьба! Я стал вас искать… пришёл на экскурсию. Но мы разминулись. Вы вышли во двор, а я бродил по залам. Спустился вниз…Охранник оставил включенным чайник, проводка заискрилась. Я успел дернуть рычаг рубильника… но было поздно, кипа старых газет вспыхнула, как факел, затем пламя метнулось на рваные обои. Дальше поползло к потолку…

- Час от часа не легче! – Воскликнула Лика. – Зачем вы мне это говорите? Про вашу судьбу. Про ваши поиски. Про несчастный музей? Про то, что ваша работа связана с огнём. Вы - пожарный? Или, наоборот, пироман? Сейчас это модно!

- А вы не только красивая, но и умная! – Глаза Германа вспыхнули, ладошки вспотели, как у ребёнка. Он вожделел её! Он умирал от любви – нещадной, всепожирающей, плотоядной. Что все войны и землетрясения? Что наводнения, извержения вулканов? Что всё его прошлое - грешное, звериное непроницаемое? Когда есть Лика – живая, нежная, немного испуганная его, Германа, поведением. Боже, она думала, что он, Герман, покушается на Ликину квартиру! Нет, дорогая, Герману надо больше. Ему нужна – ты!

- Знаете что, – Лика выпрямилась всем телом, – теперь, когда выяснилось, что Валер Валерич жив, я бы вам посоветовала не гоняться за замужними дамами! Тем более фотография, которая вам попала в руки, старая, её делал мой муж, когда ещё мог держать фотоаппарат в руках. Вы что-то там себе придумали, нафантазировали! А я - не такая! Меня не снять, не купить! Поэтому прошу оставить меня в покое! Идите себе, куда шли!

- Если передумаете, позвоните! – Герман протянул визитку с номером своего телефона и попытался улыбнуться.

- Не передумаю! – Лика отстранила руку Германа. Тонкий прямоугольник бумажки, как лепесток цветка, кувыркнулся и лёг на землю, прямо возле каблучков Лики.

Хотелось расплакаться. Первый раз в жизни. И чтобы огонь слизал слёзы со щёк! И чтобы снежные травы обволокли всё мироздание, оплели его – духмяно, цветолико…

И чтобы все звери – белки, зайцы, лисы почуяли – конца света не будет. Плодиться надо! Спариваться! Замирать в радостном соитии. Давно, ещё в библейские времена Господь шёл по водам и тянул руки к нам! И слёзы текли по его щекам, так он любил всё живое! Так трепетало его нутро, так щемило душу. Ибо не было огня уничтожающего, а был огонь сердечный, кровяной, там под ключицей горячей лавой наваливался. О, топь моя! О, берег мечты моей! Лазурный! Цареглавный! Под ноги пасть ему и целовать жемчужины огня, обжигаясь и не чуять ожога. Каясь, ползая на коленях, молить о прощении! «Царь, заступник! Пощади недостойного! Пожалей греховодника! Нутро его пепельное, душу выжженную…»

 

6.

 

Пепла и впрямь было много…

Церковный служка бежал по тропинке. Полы его плащика раздувались.

- Смилуйся! – Шептал он, не в силах разомкнуть спёкшихся губ. То ли сон, то ли явь! Криком горло наполнено, а звуков нет, не проходят, застревают, словно внутрь сползают…

- Пощади! – снова хотел выкрикнуть служка, но лишь только застонал от немощи своей… От ветхой, заплатачной недоли, от невообразимой жалости.

Служка торопился рассказать наставнику об увиденном им, о чудном райском уголке, который служка разыскал среди холмов, среди невзрачных лугов, заросших сизыми, горькими полынными травками.

- Сжалься! – Снова попытался произнести служка, но не смог.

«Онемел что ли? – Подумал он, закрывая лицо от ветра, кутая своё тщедушное тельце в серую ткань одежды. – Неужель я наказан? И семь монахов, семь моих братьев отвернутся от меня?» Служка остановился возле края оврага, выдохнул воздух и снова вдохнул блаженный туманный ветерок. Не помогло. Ноги сами собой подкосились, служка присел на корточки. Издали он был похож на птичку, присевшую отдохнуть. Лицо его заострилось в клювик. Выпирающие лопатки походили на подрезанные крылышки. Птица отбилась от стаи – да и только!

« А был ли этот райский уголок. Али пригрезился? – Служка сжался, вспоминая, как он долго бродил по траве, слушая стрёкот кузнечиков, их жаркие мелодии, сыгранные на крохотных скрипочках. Семь монахов отпустили служку для сбора целебных корешков, потому что этот малыш хорошо разбирался в лечебных свойствах растений. Это знание досталось малышу по наследству от бабушки Нюры. Монахи знали, что когда наступит зима, придут болезни, травки пригодятся, дабы лечить всякую хворь, немочь…

Служку окрестили Зосимом. Он умирал, когда наставник нашёл малыша брошенным. Служка не помнил, чей он и откуда, но твердил, что у него есть сестра Нелли. Даже отчество помнил – Павловна. И фамилию – Редькина. Но, почему его выгнали из дома и, как он оказался один в поле, не ведал…

- Может ты в школе набедокурил? – выспрашивал один из монахов.

- Может, у него мать - алкашка? Сейчас это модно – пиво пить, с мужиками гулять да детей выкидывать! – Предположил другой, который постарше, монах.

- Чего мучить дитя? – Заступился за Зосиму наставник. – Вспомнит, скажет. Бог даст, как на духу выложит.

- А сейчас куда его? – Молодой монах принёс одеяло и закутал мальчика.

- Пущай поживёт недельку. Отмякнет. А мы за него молиться будем! Я ночь спать не стану, без воды и хлеба проведу день, а в среду молебен отстою, чтобы Зосима ангел хранитель вернул в бытие наше бренное…

Старец трижды поклонился, истово крестясь:

- Накормите его, братья, там от ужина остались суп да пироги. Воды нагрейте в чане да отмойте мальца. Я пойду…

Зосима так полюбил наставника, что вовсе не ушёл от монахов. А куда? Бабушка Нюра померла. Нелли Редькина не искала брата. Кому нужен больной ребёнок? Его надо кормить, поить, одевать, выхаживать, в конце концов! Любить! Вечерами рассказывать сказки, по утрам читать книги, днём надо вырываться с работы на обеденный перерыв, дабы проследить, чтоб Зосима поел горяченького, пахнущего залежалой свёклой борщика. Заставить нерадивого братца пойти на занятия в школу. Да ещё отругать одноклассников за то, что они обзывают Зосима коротышкой или комариком. А у того кулачки сжимаются от злости…

Это позже старец объяснит Зосиму, что людей надо любить, даже тех, кто обзывается и ставит подножки, а тех, кто пакостит, надо любить ещё больше.

 

Правило первое. Или что пел Старец вместо колыбельной.

 

Небо и земля не одинаковы. Они разны по величине и округлости. Но сплетены так тесно, что друг без друга не могут, они сращены, сцеплены, они едины. Как косицы на голове красавицы, как рубашка и штаны, как море и суша…

Если ты меня понимаешь, то кивни, не молчи. Ага, ага, киваешь, вижу, вижу, как твоя головёнка мотается. Так и человек между небом и землёй мечется. То ему бы улететь, то ему остаться хочется, ищет он своё пристанище, где преклонить буйную голову. Сколько раз за жизнь человеку жить не хочется? А всё равно живёт. Оттого что небо и земля в нём уравновешиваются.

 

Правило второе:

 

Людей никто никогда не бросает. Человек не камень. Мать не оставляет своё дитя ни в том мире, ни  в этом, даже если она покинула ребёнка. Умерла. Или в детский дом отдала. Или того хуже в поле кинула. Она всё равно с ним. Она сращена с дитём, сцеплена, как небо и земля. Она едина с ним. Мысленно, сердечно, душевно. Захребетно. Она – музыка его, она – пища. Она – духовная

 одежда, она – сторож, денно нощно  возле дитяти своего. Пуповину рассечь невозможно. Ту самую небесную, невидимую. Это – узы! Они крепче, чем канаты, они связаны самими Всевышним…

 

Правило третье:

 

Простить маму - простить мир. Дать себе отобранное, обогатить, озолотить себя, подарить себе вселенную. Маме надо всегда говорить: «Ты самая лучшая. Ты самая добрая!», даже если в эту минуту она тебя, как тебе кажется, не любит. Ибо она тебя любит всегда. Даже, когда ругает, наказывает, ремнём лупит или  в угол ставит. Или, того хуже, поносит последними словами, за дверь гонит в немытые страшные дикие луговые травы.

Тогда люби ещё пуще! Умирай, но боготвори! Леденей, но благоговей! А когда вовсе замёрзнешь, заколеешь, всё равно тверди ледяными губами: «Люблю тебя, мамочка…»

 

Правило четвёртое:

 

Сначала Бог создал любовь. Он ею был. Он ею будет. Значит, мир вечен. И все матери бессмертны. Мать, не родившая дитя, бессмертна вдвойне, ибо она живёт за себя, и за него, и за его детей, и за его внуков.

Судить мать, коли та сделала аборт и не родила тебе брата, неверно, значит, ты судишь своего, не родившегося брата, а он – в тебе! Он часть тебя, оттого что, не родившись, он вошёл в тебя, втёк, врос. Не он, а ты приобрёл его черты, мужая, вырастая. Вот иногда говорят (соседи или родственники!): «Как Ты вырос, вымахал!» А вас двое! Ты ешь за двоих, спишь за двоих. Поэтому - и великан!

Мать, не родившую тебе брата, люби вдвойне – за себя и за него! Ибо он тебя видит, слышит, зреет, я бы сказал, созерцает, очами гладит, руками нежит, всей галактикой нашей бессмертной, бесконечной, до боли в сердце, до щемящей горячей крови.

Мать, трижды сделавшую аборт, люби втройне. Ещё и за сестру свою.

Ибо она тоже пожирает тебя глазами своими с небес алмазных, тянется, обнять хочет.

А пятая сестра твоя смеётся, ей облако пятки щекочет, она  с шестой в прятки играет, а то, может, в салочки.

А седьмая сестрица рубашку тебе вышивает – ниточки-то все аленькие, васильковые…

А восьмая сестрица – красавица из красавиц рукавицы тебе вяжет из пуха, из белой тягучей снежной веретенной пряжи…

Люби тогда маму в десять раз сильнее. Жарче! Да прощенье проси за всех – восьмерых!

 

Правило пятое:

 

Не ты виноват, что брошен. И меньше всего тот, кто бросил. Вины нет ни на ком.

Виновен ты, что не искал.

Не алкал стоп коснуться того, кто тебя оставил. Не возблагодарил следы его, от тебя идущие.

Подарочка не подарил.

Цветочка не сорвал, букетика не отнёс по синим, диким, сладкозвонным, переливчатым травам.

Ноги  в росе не намочил. Руки в кровь не оцарапал.

Не можешь идти – ползи! Прощенье проси за то, не пополз!

А более всего, что мысли подпустил к себе обидные, не ласковые. Тебя убивают – люби! Сжигают – люби! Не любят – люби пуще! А коли убьют – люби там, в небе, в алмазах звёзд.

Там ты с братьями встретишься с сестрами не родившимися. Они ждут. Люби, если дождались.

 

 

Правило шестое:

 

А более всего, если не ждали! Вот бежишь к остановившемуся трамваю, торопишься, руками машешь. Запыхался весь! Добежал. Ногу вскинул, а дверцы вдруг закрылись, сложились гармошкой, трамвай звенькнул и тронулся.

Спасибо, скажи!

Всем, кто не дождался! Всем, кто предал! Кто обокрал! Кто подножку поставил!

Например, однокласснице! Катьке Птичкиной, которая тебя подставила, наркоманка драная! Которая тебя на иглу подсадила, а ты дрожал, но вены протыкал, чтобы героин влить. Скажи отраве спасибо, яду! Смерти!

И когда скажешь, то выпрямись и дождись трамвая. Эту маленькую красную коробочку, почти дом, почти мамин кров…

Но не умирай! А выйди из обманного, тёплого миража. Вернись в мир диких, сладких, тёплых, как перинка пуховая, лебяжья, трав! Растений из рая. Потому что рай покинуть невозможно! Если любишь.

 

Правило седьмое: Ляг и смотри на небо. Потому что в этот миг хочется плакать…

 

Плакать не оттого, что потерял, а оттого, что приобрёл. Если приобрёл, то отдай.

Если нашёл, то потеряй.

 

 

Так начинались снега твоего детства.

Так умирали снежные растения.

Так не стало тебя. Ибо ты – вечен!

 

7.

 

Бабушку Нюру Нелли сдала в сумасшедший дом. Сдала, потому, что любила…

Зосима часто просил Нелли, тогда он ещё мог говорить:

- Бабуля придёт сегодня? Или, может, сами к ней поедем?

- Дурачок! Где денег брать на дорогу? – Нелли всегда была не в духе. Но Зосим не знал, что сердиться нельзя. Он тогда ещё не умел любить всех людей. Особенно за плохое. Тогда он мог любить лишь за хорошее. За шоколадку, например, или пряничек. Бывалоча Василий Потапович, любовник сестры, протянет Зосиму конфету – нарядную такую, в золотистой обёртке:

- Бери, малец! – Зосим протянет ручонку, а Василий Потапович рассмеётся и спрячет угощенье в карман:

- Сперва спляши!

Зосим неуверенно начинает топтаться на месте. Сестра при этом почему-то прячет глаза, словно стыдится чего-то, а чего брат понять не может. Ему не совестно, он просто хочет сладенького.

- Нет, нет! – Не унимается Василий Потапович. – Пляши лучше, с притопом, с приседанием!

- Ему нельзя! – Заступается Нелли. – Он болен!

- Как есть конфеты, так Зосим здоров. – Василий Потапович входит в раж. – Ну-ка наддай, плясун!

Мальчик дёргается тельцем более интенсивно, голова его начинает трястись – это нервное! – а руки сами по себе приподнимаются, словно за воздух хватаются. Зосим тогда не знал, что опору надо в себе искать, а не во вселенной. Ибо опора всему сущему – он сам, человек Божий, созданный по образу и подобию всевышнего. У Зосима такие же глаза – голубые, ясные, подбородочек с ямочкой, тельце белое, хоть сейчас на икону перекладывай. Только ореола нет, свечения над головой. А, может, есть, но Василий Потапович не видит?

- Я тебе сказала: мальчик нервный! – Нелли не выдерживает и выхватывает конфету из рук любовника. Обёртка сминается, и оказывается, что угощения никакого нет, внутри – пусто. Василий Потапович просто пошутил! Дурень!

Зосим продолжает нервно подёргиваться, его уже не остановить! Если бы это случилось сегодня, то Зосим бы прекратил танцевать, он даже бы не обиделся. Ибо обида – это глупость несусветная. Он, наоборот бы, в ноги пал Василию Потаповичу и помолился бы. Но тогда, он не умел даже креститься! Поэтому припадок продолжался около часа, пришлось вызывать врача. Тем временем Василий Потапович потихоньку смылся из квартиры Редькиных. А Нелли так разозлилась на брата, что почти неделю ругала его, кричала, на чём свет стоит, что из-за дурачка не может свою личную жизнь устроить! И пригрозила, что никогда не повезёт Зосима к бабушке Нюре.

- Даже не проси! – добавила сестра. – Дебил!

Кто такие дебилы Зосима знал наверняка – это люди такие! Они бродят по помойкам, собирая баночки из-под напитков. Затем дебилы дерутся между собой до синяков и болячек.

Когда бабушка Нюра умерла, Нелле всё-таки пришлось взять с собой брата. Они поехали сначала в морг, а потом на кладбище. Причём Нелли крепко держала Зосима за руку, она словно вцепилась своей горячей ладонью в его прохладную хрупкую пясть. Немногочисленные родня и соседи – дворник Иванович, старушка-соседка, Валер Валерыч и его жена Лика, провожали бабушку Нюру в последний путь, произнося странные фразы:

- Наследство… нищета… сирота…

И ещё что-то, чего мальчик не понимал.

После похорон о Зосиме словно забыли. Дело было так:

Нелли отпустила ладошку брата, она выискивала в толпе «какого-нибудь интересного мужчину». А что? На кладбище иногда приходят богатые вдовцы! Например, когда закапывали гроб  бабушки Нюры, к соседней могилке подъехала шикарная иномарка! Из неё вышел мужчина – такой румяный, вышколенный, гладко выбритый! Олигарх! Не иначе!

Нелли решила прихорошиться, она быстро достала зеркальце из сумочки, подкрасила губы. Скорбь спала с лица женщины, словно маска с плохого актёра. Женщина медленными шагами обошла ограду и поближе подошла к объекту своего вожделения.

- Ах, – произнесла она, доставая из сумочки пачку сигарет, которую она специально хранила для подобного  случая, – огоньку не найдётся?

- Что? – румяный отчего замешкался. – Огонь – моё ремесло, но…не для покойников.

- Надо же! – Нелли томно обнажила декольте, убирая шарфик чёрного траурного цвета с шеи.

- Попросите у моего охранника! – румяный мужчина махнул рукой в сторону своего товарища. – Извините, мне пора!

Нелли вдохнула пряный воздух дорого парфюма, понимая, что трюк не удался! Театр закрылся на ремонт! «Надо будет сходить в салон красоты, видимо, не проканало!» - решила Нелли. Траурная церемония к этому моменту закончилась. Бабушку закопали, родственники и друзья подались к автобусу. Зосима рядом не было.

- Наверно, обогнал всех! – Решила Нелли и быстренько подалась прочь. Но Зосима  в автобусе не было. Никто не помнил, куда делся ребёнок.

- Ищи ветра в поле! – Поморщился Валер Валерич.

- Ой, что делать? – Засуетилась Лика.

- Надо поискать… – предложила старушка-соседка.

- Тогда пусть автобус отправляется! – Предложил дворник Иванович. – Я найду Зосима и привезу его к вам на поминки!

Но вместо этого Иванович пропал сам. Его искали три дня. На четвёртый день дворник объявился, но Зосима он не нашёл.

- Ты чё? – Старушка-соседка накинулась на дворника, встретив его во дворе дома.

- Зосима нашёл? – Спросила Ивановича Нелли. Она плохо спала эти ночи, а на утро прямо-таки валилась с ног. Но, заслышав голоса под окном, женщина вышла на балкон.

Иванович упорно молчал. Он дошёл до дверей, махнул рукой, затем вернулся, взял в руки метлу и начал мести дорожку возле подъезда.

- Спятил что ли? – Старушка-соседка подошла ближе и встала прямо напротив балкона Редькиных. – Слышь, Редиска, в милицию иди. Пиши заявление. Иванович, видимо, где-то квасил эти дни! Совсем невменяемый!

- Не берут у меня заявление, говорят надо фотографию принести, тогда следователь в компьютер данные внесёт, лишь потом поисками займётся! – Нелли закуталась в халатик, ежась от утренней прохлады.

- Так дай фотку, жалко что ли?

- Нет у меня ни одного снимка Зосима. – Призналась Нелли.

- Тю! Люди даже кошек фоткают, попугайчиков… а ты брата не могла снять на фото? Ну и ну! – Удивилась старушка. Она пожала плечами и направилась в магазин. Иванович, как мёл двор, так и продолжал мести. Небо, как было синим, таки осталось таковым.

В жизни ничего не поменялось. Даже дождь не пошёл. Даже лист не колыхнулся.

А мальчик пропал.

Остался лишь запах молока, да солёный воздух над кроваткой. Зосиму было отведено спальное место за дверью комнаты. Потому что, когда приходил Василий Потапович, Нелли хотелось отгородиться от Зосима, чтобы позаниматься любовью с Василием Потаповичем. За ночь Василий платил ей по три тысячи. Для этого трижды приходилось вступать с ним в близость. Любовник кряхтел, тужился, багровел лицом. Нелли не сопротивлялась, наоборот, она похотливо складывала руки на груди, изображая страсть. Однажды Зосим проснулся от игривого постанывания сестры, от пахучего шелеста, но высунуть голову, чтобы поглядеть, чем занимаются Нелли и Василий Потапович, не отважился. Его детское воображение рисовало кадры из мультика про кота Леопольда или Микки Мауса. Зосим притих, когда услышал, как скрипит кровать сестры, как Василий Потапович хрипит, нежно покряхтывая, как щенок, которого нашёл Зосим вчера за сараем; и которого мальчик бегал кормить тайком от сестры, благо та разозлится, если пронюхает, что брат ворует колбасу из холодильника. «Я тебя кормлю, пою! – Часто попрекала Нелли Зосима. – А ты - то котёнка в дом тащишь, то раненого голубя! Отнеси, где взял!» «Нет!» - Зосим начинал уговаривать Нелли сжалиться, просил оставить бедного животного или птицу. Но сестра была непреклонна. Лишний рот ей был не нужен. А Пёсик – он такой чудный! Лапки крепкие, клыки острые, хвост пушистый! Ни за что Зосим не выдаст свою тайну. Лучше уйдёт, исчезнет сам, забрав Пёсика. А когда тот вырастет, Зосим соорудит ему будку во дворе…

Вот бабушка Нюра разрешила бы держать Пёсика! А Нелли нет!

И Зосим, воспользовавшись тем, что Нелли отвлеклась во время похорон, спрятался за шикарной иномаркой краснощёкого, затем вернулся во двор, просидел до темноты за сараями. А глубокой ночью вывел Пёсика на улицу, взял его на руки, положил за пазуху и дал дёру! Наставник был добрым! Он разрешил Пёсику находиться возле монастыря. Не во дворе, а рядом. Зосим два раза в день выходил за ворота и кормил собаку. Наставник не ругал Зосима, а лишь тихо гладил своей мягкой рукой мальчика по голове.

 

Правило восьмое

 

Не перечь другим! Борись с собой. Со своими мыслями и словами. Ибо самое лучшее – это борьба с собой. Убей искусителя ядовитого, что у тебя под ребром, сначала вырви жало, оторви ему голову, выпотроши внутренности. Змеиную кожу встряхни, выверни наружу, высуши под солнцем. Она станет шёлковой.

Вот тогда уходи по мятным, диким, огнистым травам…

 

Так прошёл месяц. Затем другой…

Зосиму часто по ночам снилась бабушка Нюра. Она тянула ласковые ладони, шепча:

- Подойди ко мне, дитятко моё! Нежный мой одуванчик, зайка мой, внучечек, кулёчек с ягодками, букетик! Ничего… не плачь, сердечко моё! Я помогу тебе! Буду птицей над тобой летать, невзгоды прогонять, радость приносить!

А помнишь, бывалоча, как ты ко мне на лето приезжал? Мы тогда лодку смолили да по утрам рыбачить ездили! Я - на вёслах, а ты -  с удочкой, а затем менялись я – с удочкой сидела, лещиков подсекала, а ты на вёслах? А по другому берегу электрички струились, по ним мы время узнавали: Ветлужская, значит семь утра, Калининская – уже девять! И весной любовались первыми ласточками, слушали трель жаворонка. Высоко под сизым облаком купался он! Звал невесту свою - яснокрылую! Ничего… не печалься!

 

Когда бабушка находилась в психушке, Зосима всё время просил сестру: «Отвези меня к ней! Навестить хочу её!» А Нелли отнекивалась, мол, нет денег на проезд. «Я найду!» – как-то сказал Зосим и отправился на рынок, «милостыню просить. Он долго стоял возле широких кованных ворот, затем подошёл к какой-то тётеньке, поклонился и сказал: «Не обидь сироту! Дай монетку!», затем к мужчине подошёл, к молодой девушке…

В тот день Зосим сильно продрог и к вечеру у него поднялась температура…

А когда хоронили бабушку Нюру, Зосим бросил ей на могилу часть монет, которые он раздобыл при помощи попрошайничества. Деньги разлетелись в разные стороны, как цветные брызги, и утонули между венков.

Наставник сказал, что лучше бы Зосим раздал эти монетки нищим людям. «Так я и есть нищий!» – возразил Зосим.

 

Правило девятое:

 

Нищ не тот, кто просит подаяние! А тот, кто сомневается – дать или  не дать! И тот, кто дал да похвалился при этом! Дал, молчи, ибо подаренное тобой человеку, есть отданное тебе самому, но через руки другого! Не ты подал нищему, а Господь дал тебе возможность откупиться от грехов твоих.

- Какие такие грехи? Я мал, слаб. Я ещё ребёнок! – Возразил снова Зосим старцу.

- У каждого есть свои грехи, несмотря на немощность. Не тот слаб, кто знает про свою слабость, а тот силён, кто молчит про неё.

 

8.

 

Через пару недель в соседнюю комнату въехал Валер Валерич. Мать была не против того, чтобы новый жилец поухаживал за симпатичной девушкой.

- Но, смотри! – погрозила она ему пальцем. – У девки ещё паспорта нет. Коли что – упеку далеко и надолго!

- Нет, что вы! – Валер Валерыч был удивлён словами соседки. – Я актёр и по совместительству фотограф…интеллигентный человек! У меня поклонниц не счесть! Зачем мне ваша замарашка?

- Сам-то какой? Страшила из Изумрудного города…– хмыкнула в ответ полупьяная Белкова.

Валер Валерыч, как интеллигентный человек, промолчал, какое ему дело до спившейся соседки? Когда сегодня ему предложили новую роль в спектакле. И не простую мелкую ролишку, а настоящую, дельную! Валер Валерыч будет играть самого Орфея, правда Эвредикой будет одна из престарелых, но очень талантливых актрис. Осталось только подождать, когда его роль утвердит художественный совет, а там дело техники, как говорится, репетиции, премьера! Валер Валерьевич предвкушал радость этого события. Он тщательно выучил все слова, реплики, фразы, казалось, подними актёра ночью, Валер Вадерыч с любого действия не опозорится, всё до слова перескажет!

- О, моя колесница, что возле дороги! Кони заждались, а ты, дорогая, всё медлишь! Руки сложила… целую твой локон я каждый, ноги омою, не только блаженные звуки…

- Я два раза предлагать не стану! – добавила Валер Валерычу Белкова вослед. – Тебе уж сколько годов? А моя Лика – кровь с молоком. Свеженькая! Она у меня всё дома сидит. Никуда не ходит кроме библиотеки. Не балованная!

- Насчёт того, что девушка серьёзная, – процедил сквозь зубы сосед, – это правда! Но я-то тут причём? Мне одному хорошо живётся…

Надо сказать, что Валер Валерыч вёл себя сдержанно с Белковыми. Если выпивал, то не дома, а у друзей, он старался не приходить в глубоком подпитии домой, ночевал у Эвредики. Словом, берёг покой Лики и её мамы. Не вступал в споры по поводу уборки. Старался, как мог, сдерживать недовольство, когда Белкова его доставала со своими странными предложениями.

Но случилось непредвиденное: худсовет отклонил кандидатуру Валер Валерыча, роль досталась другому актёру. Такого удара ни один бы, уважающий свой талант человек, не вынес бы. «Отчего?» - задал он вопрос директору труппы. «Понимаешь, я бы… если была бы… возможность, всенепременно утвердил бы вас на роль Орфея! – Заикаясь, ответил директор. – Но другие со мной не согласны, мол, здесь нужна более утончённая фигура…» « Я выучил роль… это моя мечта… не может быть! Ваша утончённая фигура – знакомый министра по культуре! Вот и всё! Все вы продажные!» « Я могу вам предложить другую роль в спектакле «Суперзвезда», например, Ядрина…» – директор сник. Он же не Господь бог! Не досталось, так не досталось. Надо уметь ждать. Терпеть, а не обвинять его, заслуженного человека в продажности! Кто сейчас не продажен? Всё продаётся! Красавица, уродина, роль, мечта, фантазия. Сам театр не сегодня, завтра купит какой-нибудь толстосум. Да и город купят. Вся Россия уже продана. А он – Орфея захотел. Смешно, ей-богу.

- Не стану Ядрина играть! Это подло, в конце концов! – Валер Валерыч побежал вниз  по лестнице.

- Как хотите, – пожал плечами директор.

- Я увольняюсь! – В отчаянии выкрикнул несостоявшийся Орфей. – И прочь вашу колесницу с моего пути. Гори оно…

В эту ночь актёр пожалел, что он не пироман. А-то бы, как громыхнул – и нет театра! С его бутафорией, с его страстями и наушничаньями, с его кляузами и завистью. Прощай Маргарита – музыка подмостков, прощай третий звонок после антракта…

Несостоявшийся Орфей пил целый месяц, не прекращая… Соседка Белкова, завидев Валер Валерыча в такой состоянии, решила уехать на пару недель к своей старой подруге на окраину города, якобы помочь по хозяйству, потому что пришла весенняя страда, а у подруги – радикулит! «Авось, сложится у Орфея с Ликой, – тайно мечтала она, – чай не слепой он!» Девушка  к тому времени  явно расцвела, щёки порозовели. Правда, от всех мужчин шарахалась в сторону, по вечерам боялась ходить. Но под таканью застиранного халатика у Лики обозначились ягодички и ядрёные грудёшки. «Я ж ей добра желаю! – думала о дочери Белкова-старшая. – Всё равно олигарха ей не найти, а вот комната сгодится для житья! Да и Валер Валерыч – неплохая партия. Не ругается, не дерётся. Интеллигент! Значит, не будет Лика битая ходить!»

То, что несостоявшийся Орфей временно в запое, так с кем не бывает? Жизнь без казусов – чай без сахара! Ей, недалёкой женщине, мало образованной, казалось, что она права!

Лику мало интересовали тайные мысли матери. Она к тому моменту уже поступила учиться в институт, получала стипендию, тянулась к знаниям. Синдром отличницы ей пригодился на все сто процентов. Лика подружилась с компьютером. Мечтала о покупке ай-фона…

Валер Валерыч, хотя и пил, как сапожник, но сидел в комнате тихо, лишний раз не выходил. Эвридика его к тому моменту оставила, тихий алкоголик её не прельщал. Друзья по театру то же не навещали несостоявшегося Орфея. Лика и Валер Валерыч оказались в неком совместном вакууме. Они были словно оторваны от всего мира, словно жили на отдельной планете, из которой выхода нет!

…Валер Валерыч поднял глаза на Лику и остолбенел:  на него глядела взрослая женщина! Строго! Прямо – жуть! Такая печаль сквозила во взгляде, такая ночная тоска… И эти худые плечики… и постукивание по клавиатуре по вечерам. Упорная! Учится! Тянется вверх. Но Лика не знает, что высоты нет. Наверху – пропасть, низина! Там утонуть можно. Там больно! Там…там… продажная элита. Всё куплено. Всё продано. Или разделено. Лике ничего не осталось кроме спившейся мамаши Белковой, и его – актёра, уволившегося из театра.

- Давай, я тебя сфотографирую! – Неожиданно предложил сосед.

- Зачем? – удивилась Лика.

- На память. О том, что ты свободна. Что ты умна…

Лика доверяла Валер Валерычу. И она, немного поколебавшись, согласилась.

- Мне надо переодеться? – поинтересовалась она.

- Это лишнее.

- Ладно.

Лика села на старый стул, наклонила голову на бок.

Валер Валерыч нажал на кнопку. И увидел – роскошную девушку, загадочную, чистую…

- Ягодка! – Неожиданно вырвалось  у него. – Настоящая, живая. Не бутафорская, без грима! Роскошная! Выходи за меня замуж!

- Ну, вы даёте…

Лика встала и ушла к себе в комнату. Она слышала, как за стенкой ворочался на скрипучем диване всю ночь её сосед. Как он покашливал, что-то шептал, может, вспоминал слова Орфея? Может, ещё что-то, давно забытое, зыбкое, может быть дикие, с жирными стеблями сочные небесные травы? Затем Валер Валерыч ранним утром постучал в дверь Лики и произнёс:

- Всё-таки выходи за меня!

Так прекратился его запой.

Так волшебно повернулись планеты вокруг своей оси. Начался новый отсчёт времени, затянулся пояс Млечного круга. Выстроилось иное летоисчисление.

День цеплялся за новый день, неделя за неделю.

Когда вернулась мама домой, то поняла – скоро комната будет принадлежать Белковым! Потому что глаза Лики светились совершенно по-новому. А не состоявшийся Орфей был в завязке, мало того, он снова вернулся в театр, ему предложили играть, правда, во втором составе, но Валер Валерыча такое положение вещей на сей раз не пугало. Наоборот, он видел в этом второй смысл, скрытый подтекст! «Что моё – то моё! Чужого не надо. Орфей живёт во мне – и это главное!»

Правда, Эвредика начала с Валер Валерычем снова заигрывать. Её бросил прежний ухажёр, смылся, сдулся, как первомайский шарик. Престарелая актриса преследовала безотказного, мягкого характером Валер Валерыча, умоляя вернуться к ней!

- Солнце моё, зачем тебе эта прыщавая замухрышка? Её мамаше кроме твоей жилплощади ничего не надо! Вот она и подкладывает в твою постель молодое тело!

- Много ты понимаешь! – возражал ей несостоявшийся Орфей, сидя в гримёрке.

- Разуй глаза, Валера! Не смеши мои парики!

- Нет! Лика – особенная! Она необыкновенная. Не алчная.

- У таких как она, порок в крови! На генном уровне. Что ей культура? Что образование? Сидит себе в интернете, развратница!

- Она не тронутая!

- Тю…Валера! Жить в притоне и остаться честной невозможно. Секс для таких, как она, как оспа, её с пелёнок трахали мамины ухажёры! По пьяной лавочке, что мама, что младенец – одно и тоже, лишь бы приткнуть куда-нибудь! – Эвредика сняла грим с лица, сдёрнула парик.

- Зачем ты так? Тебе самой не противно от себя?

- Валера, я в зеркало гляжу – и не тошнит! А вот тебя вырвет, когда с ней в кровать ляжешь, с этой потаскушкой! Обблюёшься! Ну, сладенький, ну…

Эвредика прильнула к Валер Валерычу, тронула ремень на его брюках. Лицо актрисы зарумянилось, толстые руки взволнованно раскрылись для объятия, она его любила. Любила когда-то давно, в каком-то безымянном веке, любила, как актрисы любят актёров театрально, со слезами, с репликами из пьес.

 

Лика! Ты – самая волшебная, самая луннокрасивая! Ты – лучистая! Ты!

Снежные травы струятся по полям нашей родины! Обвивают их, туманя взоры расчётливых американцев, враждебных азиатов, отказавшихся от  мяса кришноидов. Это всё равно, что найти котёнка в огромном дворе, заставленном машинами, засаженном деревьями, наводнённом детьми, старухами, разгуливающими породистыми псами. Вот из одного подъезда выносят гроб с умершей бабушкой. В другом подъезде ждут жениха. Скоро подъедет свадебная процессия! В середине двора буксует огромный КАМАЗ, выгружая песок для строительства детской площадки. Кто-то, переезжая, выносит вещи, кто-то, заселяясь, тащит шкаф, лавируя между гробом и свадебной толпой. Наркоманы наполнили шприцы, борцы с наркоманией пишут плакаты о вреде героина, депутаты обещают золотые горы…

Иванович сметает сухие листья, выстраивая груду, затем поджигает её, вдыхая пасмурный воздух родины.

- Оставайтесь здесь! Все, до одного! Станьте нами! Простыми, как валенки, грустными, весёлыми! Мы – часть вас. Вы – часть нас! Вы наши грёзы…мы – ваши! Плачьте о нас! Как плачут о малых детях, ещё не родившихся! Но уже живущих в нас, с нами, внутри нас! Мы – вселенная! Возьмите нас! Вдохните наш воздух прелых сумасшедших, пожухлых осенних листьев! Мы – ваша молитва! Ритм, дух! Так спускаются в ад грешники, и шелест их шагов звучит сладким гимном для праведников. О, достаточно одного шага, чтобы перейти в стан врагов! Например, ты всю жизнь была правильной. Не творила зла, не держала дурных мыслей. И тут – бах!  Тебе приходится в целях самообороны изувечить своего обидчика, то есть треснуть его по голове так, что он теряет сознание. И долго не может очухаться, не может даже позвать на помощь! Но не спасать же его! Ибо ты сама хочешь унести ноги, остаться в целости сохранности… тогда где же логика?

Логика -  в чуде!

Стоит спуститься ещё на один шаг вниз, где черти жарят грешников, разводя огонь, раскаляя огромные чугунные сковороды до красноты. Ты начинаешь осознавать всю мизерность самой себя, понимаешь, что ты лишь копейка в руках судьбы. И то – медная! Но где же она – та самая чудесная спасительная логика? Где ее середина, ибо тебя не устраивает её пепельное, дремотное начало.

 

9.

- Замуж? За Валер Валерыча? Мама, ты с ума сошла! Я не соглашусь! – Глаза Лики наполнились слезами. – Я через полгода получу диплом, устроюсь на работу. Стану самостоятельной девушкой.

- А чем тебе наш актёр, наш Орфей не пара? Он дипломатичный мужчина, не нашего круга, не нашего поля ягода, не как мы – оборвыши! – не унималась мама Лики.

- Нет! Не хочу слушать твои слова!

- Но вы же обнимались! Я видела, как он гладил тебя по голове, когда вы сегодня утром находились в ванной комнате. Он тебе что-то говорил, а ты кивала…

- И что? Да гладил! Да кивала! У нас свои секреты, я с Валер Валерычем просто дружу. Он -  покладистый человек. И - наш сосед. Я знаю его уже более десяти лет, когда ещё ребёнком была, он всегда был добр ко мне. А когда ты занималась любовью со своими дружками в пьяном бреду, то я сидела в комнате Валер Валерыча, ожидая, когда вы натешитесь!

- Дура! – Мама накинулась на Лику с кулаками. – Бесстыжая тварь! Меня учить вздумала! Не твоего ума дело, как мне жить!

- И не твоего тоже, как жить мне! Я, может, учёной стану, в аспирантуру пойду.

- Иди, куда хочешь!

В этот вечер мама напилась и притащила в квартиру очередного ухажёра. Поэтому Лике всё-таки пришлось выйти замуж за соседа.

…Как обещал, так Валер Валерыч и сделал. Зачем брать раньше времени то,  что ещё не созрело? Неспелое яблоко кислое, а вот уж нальётся соками – тогда хрусти, сколь хочешь!

А тут, откуда не возьмись – Эвридика начала оккупировать  молодожёна, прямо прохода не давала! Добродушный, мягкий Валер Валерыч особо не сопротивлялся. Он плыл по течению. Вскоре у Лики случилось несчастье – умерла мама.

Лягушка не допрыгнула до берега. Жёлтыми лапками она перебирала чужие веточки. Сонные икринки набухали в чужом озере.

Вот и славно!

 

- Почему надо прощать? – спросил жестами Зосим наставника, когда они гуляли по жёлтым, клеверным, розовым, павлиньим, черёмуховым травам!

- Чтобы оставаться человеком! Поэтому мы шагаем, как будто только что выпили  святой воды, осторожно присушиваясь к песне синички. Мы творим мир. – Зосим понимал наставника по мимике лица и движению губ.

- Мария была непорочной при зачатии. Что это такое? – снова, подняв очи к небу, где, как жирные школьные беляши, метались галки, спросил Зосим, внимательно вглядываясь в лицо старца.

- Иосиф не прикасался к ней своим животворящим, травянистым, морским чревом. Она не знала его. И лишь голубь взлетал над их телами, не познавшими друг друга. Вот, например, когда ты, Зосим, ходишь купаться на озеро, снимаешь одежду, входишь  в воду, и волны подхватывают твоё тело, ты плывёшь, вдруг видишь, что на берег приходит юная купальщица, снимает одежду. И тоже окунается  вводу. И волны подхватывают её тело, и несут в объятья к тебе. Ты вожделеешь ласк купальщицы, у тебя сладко в животе. Но ты отворачиваешься и уплываешь к берегу. Вас обоих толкала друг к другу сила воды. Но ты не познал ласк юной купальщицы.

- Зачем я это сделал?

- Так распорядился белокрылый, могущественный, восторженный Бог! Самая сладкая радость – не познать, а отвергнуть не познанное! В этом сила! В этом мудрость! Наивысшее блаженство уйти от искушения.

- Значит, если я не уйду от искушения, то познаю низшее блаженство? Но всё равно прикоснусь к нему? Словно не всю плитку шоколада съем, а лишь половину? Но в моём рту всё равно будет сладко?

- Сладость бывает горькой. – Наставник сурово покачал головой. – Это порочное, мнимое чувство, как патока, но не сам мёд, сиюминутное ощущение, надо стремиться к высочайшему!

- Как это сделать? Если сладости хочется здесь и сейчас, а не завтра?  И зачем оно мне, это высочайшее? Я хожу по земле, дышу травами, гляжу на бархатистое созвездие Андромеды, внимаю ароматам сирени, ищу Край мира Божьего, пытаюсь свести концы с концами двух бесконечностей…

- Высочайшее необходимо всем! Оно часть нас, которую мы потеряли, утратили в далёкие века, поэтому маемся, страдаем, ибо заплутали без компаса, без ощущения самого главного, хотя это главное – размером с горошину, а то и с песчинку!

- Значит, мы все – путешественники, заплутавшие в потёмках души?

- Правильно! Но не совсем так! Мы можем плутать, но всё равно выйдем к тому самому Высочайшему! И поэтому, плутая, очищаемся. Но кто-то может обрести Высочайшее, идя прямым путём, но при этом одежда его будет грязна, душа побита, а сердце тяжелое, как неподъёмная глыба. И он не ощутит той самой радости, обретая утерянное. Скорее всего, что он разочаруется, ища огромное, а найдёт малое. Следовательно, не утешится.

- И что будет с ним? Он вернётся обратно на свою Голгофу?

- Опять не так! Он может остаться в том ощущении мира, в какое пришёл. Но его ощущения будут блёклы, неярки, поэтому он не поймёт высшего! Контраст будет так невелик, что находясь на пике высшего блаженства, он не вкусит всей его прелести, не увидит красок.

- Следовательно, чем дольше ищешь, тем глубже поймёшь?

- Глубины здесь тоже нет, всё находится на поверхности, перед глазами, на расстоянии руки, надо лишь взять это!

- Тогда зачем плутать всю жизнь? Не проще ли дотянуться?

- Нет! Например, гляди, мы обошли с тобой озеро, а всего час  тому назад были на противоположном берегу. Там, где стояла прекрасная купальщица, она напевала невообразимо красивую мелодию… Сейчас там гуляет старуха, на ней грязные лохмотья, она выкрикивает непристойные слова… Но цветы на берегу всё такие же – жёлтые, деревья те же, песок горячий. Ничего не изменилось. Но при этом изменилось Всё! Пропали ощущения чистоты, красоты.

- Противная старуха! – Зосим погрозил сжатым кулаком. – Прочь! Иди, откуда пришла!

- А вдруг – это чья-то мать? Или сестра? А ты её гонишь! – Покачал головой старец. – Не лучше ли пожалеть её? Помолиться о здравии? Принести ей свежей лепёшки, дать молока? Не высшее ли блаженство приласкать слабого, а не найти утешение на груди сильного и прекрасного?

- Но трогая нежные руки красавицы, я чувствую, как бьётся моё сердце. А жалея нищенку, я не чувствую ничего!

- Ты, может быть, и не чувствуешь, но через тебя мир чувствует её. Дарит ей тепло, коего у неё не было. А красавица что она? Её и так любит всё окружающее пространство – синий пахучий дремотный лес, жёлтые трепещущие от ветра, зябкие ромашки, оранжевый диск любвеобильного светила!

- Значит, я должен пройти мимо красавицы и подойти к грязной нищей женщине, и подарить ей любовь?

- Это было бы справедливо.

- Но я не хочу эту замарашку! Эту противную старуху! И никогда не смогу полюбить!

- А Бог смог! Он её любит больше, чем красавицу. Он наблюдает за ней, старается ей помочь! Но она не слышит его зов, не понимает язык трав, шелест ангельских фраз. Душа её глуха. Но придёт время, и старуха неожиданно поймёт песнь блаженную! Она омоет своё лицо, постирает одежду! Она упадёт на колени и станет молиться – истово, жадно, безмолвно! Вон, гляди!

Зосим увидел, как старуха сорвала с себя лохмотья, обнажив старое белое, с отвислой кожей тело. Затем она легла на волны, раздвигая жилистые ноги, обнажая впадину на животе, тутовый пупок. Перевернувшись старуха долго плыла, затем отфыркиваясь, вышла на берег. Зосим неожиданно почувствовал необыкновенное человечье тепло. Он заплакал от жалости  к ней и ко всему живому. Прошло ещё два или три часа, старуха надела чистую высушенную на солнце одежду, на голову повязала белый платочек и медленно поднялась по тропинке к храму. Издали она была похожа на бабу Нюру. Та же походка, улыбчивый взгляд и материнская печаль в очах!

 

Так прошло лето, Зосим решил, что обязательно раскроет свою тайну не только всем семерым, но и самому наставнику. Но он боялся, что они не станут внимать его жестам. Стояла дождливая погода, надо было убрать весь урожай моркови, лука, свёклы. От сырости овощи могли сгнить, тогда прощай, сытая зима! Здравствуй, голодная вьюга. Всем семерым было не до Зосима, и не до долгих сиреневых бесед с ним.

- Отряси землю да сложи морковь вон в те ящики! – Приказал тот, кто был постарше.

- А затем я смогу пройти в келью к старцу? – Молитвенно сложив руки, спросил Зосим.

- Нет, он просил не беспокоить, ни в коем случае! Старец занят. Он сильно простужен. Потому, увы, Зосим, делай то, что я тебе сказал! – Остальные монахи лишь кивнули Зосиму и занялись своими делами.

 

10.

 

Зосим решил смириться. Проку от того, что он начнёт жестикулировать, стараясь показать свою находку – гладкий камешек с выцарапанным на нём именем – нет! Никто из присутствующих не станет разбираться в его проблеме. Есть дела поважнее, чем слушать Зосима, этого странного юношу, выросшего из жалкого воробышка в смешного верзилу! Надо же, как непредсказуемы законы природы, прошло совсем немного времени, а над верхней губой Зосима появился пушок  в виде усов. Тело его вытянулось, плечи округлились, в глазах появился тот таинственный огонёк, от которого можно было сойти с ума в предвкушении счастья. «Красавчик!» – вздохнула однажды купальщица, встретив Зосима на берегу озера, когда тот занимался сбором целебных трав. Но юноша не разобрал фразу, он лишь видел, как шевелятся пухлые губы купальщицы, как подёргивается подбородок.

- Наверно, она тоже ищет высший смысл? – подумал Зосим. – И, наверно, как и я, не может его отыскать? Оттого её глаза так пылают! И так вожделенно раскрыты губы! Так панибратски обнажена грудь с коричневыми виноградинами сосков…

- Какой ты милый! – снова произнесла купальщица, накидывая простынь прямо на голое тело. Она видела, как зарделись щёки Зосима. – Эх, ты, глупышка, что молчишь? Не бойся, я – классная женщина!

- Вы богиня! – Зосим написал на песке палочкой.

- Ах, вы не можете говорить? – Догадалась купальщица. – А деньги у вас есть?

- Да! – кивнул Зосим, не понимая, зачем такой красотке нужны жалкие монеты. После попрошайничества, в кармане его брюк оставалась некая сумма.

- Богатенький Буратино! Тогда иди сюда! – Купальщица притянула Зосима к себе. – Как от тебя пахнет! Как от щенка!

- Я играл с Пёсиком…– хотел произнести Зосим, но лишь кивнул головой. Он не знал, зачем купальщица позвала его. Может быть, ей нужна помощь, может, она, как нищая старуха, хочет постирать свою одежду, но не может отжать её? У Зосима всегда хорошо получалось это, он выкручивал рубахи так, что те быстро теряли влагу. У юноши были крепкие руки, сильные ладони, поэтому бельё потом стремительно высыхало на солнце.

- Ложись! – Купальщица расстелила простынь прямо на песок. – Штаны сними!

Зосим не понял, зачем ему надо раздеться. Но покорно расстегнул ширинку, прилёг, раскинув руки. Солнце резало глаза, колючие сухие травинки слегка кололи кожу. Но в остальном было приятно. Купальщица стала нежно поглаживать Зосиму лицо, она хохотала, обнажая белые хищные зубки. В траве пиликала какая-то суматошная пичуга, поквакивали лягушки в болотце. Купальщица приступила к поглаживанию шеи, затем начала целовать Зосима. Губы у неё были влажные, язык тёплый, но короткий, не такой, как у Пёсика, когда тот лизал Зосиме щёки в знак благодарности за кусок тыквенной булки. «Зачем она меня целует? Я же её не кормил! За что купальщица мне так благодарна?» – подумал юноша, но томление сморило его, он стал податливым, немного вялым, словно все силы оставили его, утекли вместе с плачем пичуги в болотце.

- Ах ты, проститутка! – выкрикнула старуха, увидев то, что открылось её взору: обнажённая купальщица сидела на Зосиме верхом, бесстыже растопырив ноги, казалось, женщина вся трясётся от грубой похоти. Юноша лежал, не смея пошевелиться,  всё его тело рассекала такая нега, как будто он сегодня  в эту минуту нашёл тот самый Высший смысл, который долго искал. Зосим, словно съел целый килограмм вафельных конфет, так медового было у него в животе, так плескалось и тенькало под сердцем.

- Зачем парня трогаешь! – Нищенка взмахнула клюкой. – Он же юродивый! Он из монастыря!

- Денег хочу заработать! – Купальщица лишь мотнула головой. – А ты иди, старая, не мешай!

- Я тебе покажу – денег! – Старуха подошла поближе. Ну-ка кыш отсель!

Зосим словно очнулся, когда увидел, что над ним, словно ворона, нависла ещё и нищая старуха.

- И эта тоже, что ли хочет меня благодарить? – подумал он. Но лишь промычал. Двух благодарных особ, он навряд ли выдержит…

Юноша попытался пошевелиться. Словно он что-то понял, осознал, что дело тут не в простой благодарности, уж очень неловко ему стало, когда купальщица нависла над ним, мелькая белыми грудками прямо над лицом.

 

- Он же…– не унималась старуха, – почти святой!

- Был им! – Хохотнула купальщица, надевая ситцевый сарафанчик.

Затем она повернула своё лицо в сторону Зосима:

- Эй, ты, дурак! Давай деньги, как обещал!

Юноша лишь только присел на песок. Всё его тело сковала нега, так щекотно и сладко ему ещё никогда не было.

- Деньги! – повторила купальщица, толкая Зосима. – Да поскорее! А-то старушенция меня клюкой ударит!

- Что? – Зосим поднялся на ноги. Он пошарил в кармане брюк, вынул оставшиеся монеты. – Бери!

- И впрямь не нормальный! Разве это деньги? У тебя всего три рубля! – купальщица с изумлением взирала на мелочь в ладони Зосима.

Это было уже не смешно! Купальщица обула босоножки и ринулась по тропе вверх, никто ей ещё так мало не платил! Посмешище! И зачем только она целовалась с этим юношей, пахнущим щенячьим помётом?

- Дешевка! – сплюнула нищенка. – И денег не заработала, и дурака опозорила. Как ему теперь обратно идти? Монахи побьют! И выгонят туда, откуда взялся! Ой-ой…

Зосим побежал в противоположную монастырю сторону. Пёсик ринулся за ним с громким тревожным лаем. Он бежал долго, пока не упёрся в высокий забор. Сначала Зосим попытался обойти его справа, затем слева, но тщетно. Территория, которую огибал забор, была огромной. Утомившись, юноша присел в траву. Гибкие ветви яблони, полные красных сочных плодов свисали так низко, чуть ли не до земли, перекидываясь через ограду. Зосим сорвал одно яблоко, надкусил. Затем съел ещё два плода и затих. Он словно забылся, уснул…

А когда открыл глаза, то изумился. Прямо перед его глазами была щель в заборе, сквозь которую он увидел райский сад. Тот самый, что на картинке у наставника. Чего в этом саду только не было! Вишни, черёмуха, груши… огромные кусты роз… цветы так благоухали, что кружилась голова. По дорожке сада прогуливался мужчина, он был такой важный, дебелый, на его щеках пылал румянец восторга. Возле его ног резвились котята, такие милые игривые, что Зосим понял – вот она радость! Вот он Шираз! Вот она смерть после жизни! Благоухание!

- Я нашёл рай! – произнёс про себя Зосим. И неожиданно услышал свой голос. Над ним взметнулась птичка, но не серая и тоскливая, как на озере, а сизенькая и  весёлая.

- Эй, дяденька! – Позвал Зосим хозяина, и краснощёкий улыбнувшись, отозвался юноше:

- Проходи, гость дорогой!

- А как? Через забор что ли?

- Нет, дотянись до кнопки, что возле яблони!

Гость и хозяин быстро познакомились.

- Я Титан!

- Я Зосим, служка…

Оба были невероятно одиноки. Оба брошены судьбой.

Зосим сбивчиво рассказал, что с ним случилось, что его привело в райскую усадьбу Титана. Он поведал про купальщицу, про нищую старуху, наставника и смерть бабушки Нюры.

- Невероятно! – Подивился Титан. – Твоя честь стоила всего три рубля!

- Да! – Согласился Зосим. – Мне стыдно!

- Нет! Переживать не надо. Моя честь не дороже твоей! Я тоже был молодым и глупым…покупал женщин. Продавался за гроши. Пакостил. Доставлял беды людям. Но сейчас всё это позади. Вот, купил землю, выстроил виллу. Живу отшельником.

- И вас никто не любит? – Зосим радовался, что снова обрёл дар речи.

- Главное, любить самому! – ответил Титан, приглашая гостя к столу и разливая чай.

- То есть, если меня прогонит наставник, то я не перестану его любить?

- Конечно, нет. Любовь не зависит от того, кто тебя приютит или выставит за порог! Она существует сама по себе…

От чая из чашки, из которой сделал глоток Зосим, шёл пьянящий аромат, так могла пахнуть роза, так могла пахнуть сама любовь, так могла пахнуть страстная женщина.

- Просто ты, Зосим, стал мужчиной. Это не страшно! Если тебя не примут, после содеянного, твои семь монахов, ты можешь придти ко мне. Станешь моим другом.

- Я не пойду к ним! – решил Зосим, сжав губы.

- Нет, сходи! – Титан отрицательно качнул головой. – Твои други будут волноваться. Переживать. Надо уметь быть благодарным людям.

- Если меня побьют?

- Скажешь им спасибо!

- Если простят?

- Останешься жить у них.

- А ты, Титан?

- Я буду тебя ждать в гости!

 

Когда Зосим вышел за ворота, уже темнело. Но не тяжело и густо, а легко и весело. Зосим быстро бежал по тропе, обратная дорога оказалась намного короче, чем на виллу Титана. Вот – озеро, вот пичуга, тенькающая над водой, вот акация, склонившая тяжёлые, сизые ветки, вот нищая старуха, ковыляющая по дорожке, которая, как показалось юноше, даже не узнала его. Если бы признала, так, наверняка бы хихикнула вслед:  «Трёх грошовый Зосим!» Вот его Пёсик, виляющий белым хвостом. Вот купальщица, которая уже гуляла с каким-то подвыпившим мужчиной, она даже не взглянула в сторону Зосима. Словно он был лишь тенью дерева, или напевом пичужки…

Ах, да голос! Зосим обнаружил, что снова онемел:

- Простите меня! – хотел крикнуть он, но не смог. Горло наполнял лишь клёкот, переходящий в кваканье. Наверно, Зосим в такие минуты походил на долговязого зверька… Ах да, монеты! Он порылся в кармане и обнаружил несколько сторублёвых долларовых купюр. Всё-таки Титан успел засунуть Зосиму в карман деньги, когда тот отказывался от помощи. «Отдам наставнику, а потом будь, что будет!»

Но  в этот вечер семеро друзей не пустили его в келью к старцу. На следующий день тоже. А на третий оказалось, что старец умер. Пепельный свет струился сквозь ставни, сизые пылинки вились возле гардин. Монахи были озабочены похоронами, где взять деньги на гроб? Они не знали, где хранится шкатулка с пожертвованиями. Тогда Зосим вывернул карманы и протянул самому старшему доллары, тот, не задумываясь, принял деньги, ему некогда было выяснять, где Зосим раздобыл валюту. Юноша попытался, что-то написать на клочке бумаги, но старший лишь махнул рукой, мол, потом, не сейчас, после!

В ночь перед похоронами старший тоже неожиданно и тихо скончался.

Зосим не знал, что ему делать, никто не хотел с ним общаться. Вереница смертей мешала сосредоточиться, монахи, коих осталось шестеро метались в испуге. Надо было обмыть, обрядить старшего, отпеть наставника. Зосим всем только мешал. И однажды Младший монах приказал Зосиму сидеть тихо и не мычать, не размахивать руками:

- Обожди! – произнёс Младший строго. – Некогда!

- Я страшный грешник! – Пытался рассказать Зосим. – Побейте меня! Больно-о-о…

- Все мы таковы! – отмахнулся Младший. – Ой-ой!

Монахи думали, что Зосим временно лишился рассудка, коли рассуждает о грехах, дурачок!

Когда приходит горе, мы перестаём быть разумными!

 

11.

 

Это было, как напасть! Как нарочно! Как подстава!

Снежные цветы… травяной снег.

Иногда Зосиму казалось, что он ещё не родился, словно находился ещё в чреве матери, потому что его словно не видели, хотя глядели в его сторону. И вообще собираются ли его произвести на этот свет, начнутся ли у матери схватки? Не умрут ли они – мать и младенец при родах? Недаром на подоконнике у бабушки Нюры все цветы пораспускались – к беде!

Так прошла зима. Весна. Младший монах, как только завидит Зосима в конце коридора, тут же прятался у себя и закрывался на засов. Зосим всё равно подходил к дверям, громко сопел, плакал, прося впустить его для разговора, но тщетно. Остальные разъехались временно по домам, потому что еды в этот год запасли мало, деньги, что остались от пожертвований, потратили. В храме не топили, было холодно, во время совместных молитв у Зосима зябли руки так, что он потом долго их оттирал тряпкой, смоченной  в тёплой воде. Ладони покалывало, пощипывало, Зосим стонал, но упорно ходил к заутренней. Младший часто сидел один, хмурясь…он ждал помощи, писал письма, слушая завывания тяжёлого мартовского ветра.

Вскоре Зосим понял – надо тоже куда-то сходить, а то, как бы ни чокнуться. И решил, что направится к Титану, хотя бы до конца месяца прогостит! Стал собираться. И как только вышел из своей кельи, его догнал Младший и схватил за плечо:

- Сказывай! Что хотел?

- Поговорить! – Зосим показал жестами, что его невмоготу молчание, что он горюет по наставнику…

- Прости! – Младший виновато наклонил голову.

- Так вот ещё, – показал жестами Зосим, – я женщину поимел за три рубля! И камень нашёл, там надпись, имя, кажется… А ещё я нашёл рай, там хозяин гуляет по саду, весь в белых одеждах!

- Наверно, ты просто вырос! – воскликнул Младший.

- Нет, я осиротел!

В глазах Зосима мелькнуло что-то такое, отчего у людей сжимается сердце, просыпается душа и на глаза наворачиваются слёзы.

«Да я стал одиноким, не родившись! Ибо опоганил память о моём наставнике! И нет мне места в этом доме!»

- Всё образумится! – Младший дружески обнял Зосима. Больше обоим не о чем было говорить.

Когда Зосим подошёл к озеру, то понял, что слух и речь сами собой возвращаются  к нему. Позади темнел город, на горизонте белело поле. Юноша был так свободен, что мог легко пойти в ночной клуб или  в зал с игровыми автоматами. Он мог купить женщину или сам податься в проститутки. Все пороки этого света манили, подмигивали, но Зосим знал, что единожды оступившись, вернуться невозможно. Так  случилось с ним. Зосим нащупал в кармане штанов камень с надписью, он достал его, если раньше шершавая поверхность, которую Зосим ощупывал пальцами, чуть поскрипывала, то теперь он услышал другой звук. Словно некое прищёлкивание. «Всё изменилось! Зачем? Отчего?» – юноша искал ответ, но не мог найти.

 

Правило десятое

 

Если нет ответа внутри себя, поищи ответ вне себя. Например, в небе, в жёлтом отсвете луча.

- Но они молчат, как рыбы!

- Значит, ответ в тишине. В покое. В нежных переливчатых линиях горизонта, в мире всё – ответ! Нет такого места, откуда бы ни звучал ответ! Надо лишь его понять, услышать, вычислить.

- Каким образом?

- При помощи сложения или вычитания. Или наложения поверхностей друг на друга.

- Что с чем надо складывать?

- Себя вычитать. Мир складывать, как кубики. Так возникают дворцы и пирамиды. Так смешиваются языки, так воскресают из небытия. Так умирают, желая и изнемогая от желания. Убери все желания. Тогда поймёшь, что ответ в том, чтобы не хотеть ничего. Не звать на помощь. Не выискивать ответы! А просто созерцать!

 

Зосим повернул голову направо и увидел её – виллу Титана. Отсюда с высокого холма, сад, казавшийся необъятным, сужался до невеликих размеров. Зосим подставил ладонь, и  горячий луч коснулся кожи! Но спуститься вниз не представляло никакой возможности – везде был снег такой глубокий, что трудно было дышать. Зосим сделал шаг, затем ещё один и понял, что тонет. Он попытался вернуться, но не смог, тяжёлый  снег засасывал  его в воронку всё глубже и глубже.

- Нет! – Крикнул юноша. – Наставник!

Ответа не последовало. Вскоре стало трудно дышать. Грудь сдавило лёдяными объятьями. Сколько Зосим пролежал в  снегу, он не помнил. Жил он  в эти минуты или нет, неизвестно. Но видимо кто-то из проходящих мимо, услышал зов на помощь.  Зосима откопали, вытащили из сугроба, начали трясти за плечи:

- Потрепи! Скоро приедет врач!

- Не надо! Мне хорошо, там, в глубине! Там есть ответ! – подумал Зосим, он не хотел рождаться, он прожил свою маленькую жизнь. Его любили духовно и один раз плотью. У него была жизнь, и он заплатил за неё три рубля. Зосим пошевелил руками – целы, затем подвигал ногами – живой. Он поднялся и тихо побрёл по дороге.

- Эй, стой! – крикнули ему люди, спасавшие его.

Зосим лишь махнул рукой:

- Спасибо, братья! Зачем врач? Меня не спасти, я - умер! Я – смердящий, бесполезный юноша, или старик? Ах, как бы знать…

Титан встретил Зосима радушно.

- Да ты, брат, обморозился весь! Ну-ка пойди в комнату разденься да натрись гусиным жиром, как почуешь жар, надень халат, что на полке, слева! Затем спускайся в столовую, ужинать будем!

Зосим послушно сделал всё, что сказал Титан. Он выпил две чашки горячего чая, настоянного на лепестках роз. Он съел три порции горячей лапши с утиным мясом. Облизывая пальцы, выпачканные в жире, Зосим неожиданно сказал:

-  Титан, у вас есть телефон?

-  Конечно! Звони!

От рук Титана пахло нектаром, от ковров и мебели – клевером. Не жизнь, сплошной райский мир! Зосим позвонил сестре – Редиске.

- Ты где? Скажи! – ответила та настороженно.

- Я в райском саду. – Миролюбиво произнёс Зосим.

- Ты чего? Наркотики употребляешь? Или  марихуану куришь! Я так и знала. Мне все говорили, Боже! – Редиска зарыдала в трубку.

- Нет. Это не так. Я люблю другое…

- Что? Что другое? Только этого не хватало! Ты пьёшь?

- Нет. Я не пью. И не употребляю. И по клубам не шастаю. Я просто умер. А теперь в раю сижу.

- Совсем надрался! – завопила Редиска.

Титан услышал, о чём говорит Зосим и понял – пора вмешаться.

- Не надо паниковать, Нелли. Приезжайте. Ваш брат жив и здоров. Просто он немного не в себе!

Титан продиктовал адрес.

Редиска боялась ехать одна:

- Там какой-то притон! Я ничего не поняла. Зосим как-то странно говорит…ужас! – И Нелли предложила Лике поехать с ней вместе. Благо ехать было недолго…

Вилла Титана была всего в десятке километров от города.

Лика согласилась помочь подруге.

 

Правило одиннадцатое

 

Учитесь понимать друг друга, не себя, а другого человека или растение, или животное. Учитесь понимать камни, воздух, солнце, холод и жару. Вы поймёте мир, а он вас.

У птиц нет другого языка, как певчего, но они могут преодолеть тысячи вёрст. Это певчий путь, певчая скорость, певчая даль. Птица найдёт другую птицу по траектории полёта. По звёздочкам следов на снегу.

Человек не летает, поэтому найти другого человека ему труднее, чем птице птицу, зверю зверя, матери дитя, сестре брата, внуку деда.

Мы – потерянное поколение. Нас потеряли наши родители и наши дети. Мы из ниоткуда. И кто бы ни пытался прибрать нас к рукам – не сможет! Слишком тягуча и прерывиста связь с нами.

 

 

… Редиска  с плачем обняла брата. «Милый, нашёлся… где ты был? Я – дура, прости меня! Я совсем глупая… я из семечки, а ты из солнца! Такой красивый, такой правильный. Зосимушка!»

Что-то было неверное во всей этой ситуации! То, что Зосим пропал несколько лет тому назад, затем нашёлся. Отчего-то оказался на вилле какого-то богача…

Лика стояла поодаль, она рада была тому, что Редиска наконец-то встретилась с Зосимом. Лика всегда знала, ЧТО мальчик найдётся. Он вообще был немного нестандартным. Не по шаблону скроенным. Тем более рос без отца матери. Хорошо хоть не стал малолетним преступником! Не попал под машину. Да и выглядит хорошо – откормленным!

- Хотите чаю? – предложил Лике Титан.

- Не откажусь. Но, может, Нелли, тоже присоединится к нам?

- Что вы! Пусть пообщается с братом! Ей не до чаёв! – Титан нежно подхватил Лику под локоть. – Кухня внизу. Горничная сейчас принесёт пару чашек.

 

Вот и встретились! Их стало двое! Раньше они были каждый по себе. Отдельно. Как запятая и многоточие, как предложение и фраза. А сейчас круг замкнулся, две линии соединились в одной точке. Хотя говорят, что параллели не пересекаются. Оказывается, параллели не могут разминуться. Это разные вещи! Соединиться, разминувшись и разминуться, соединившись. Главное, что их свет переплетён в иных мирах, нам не ведомых. А нам осталось пить разные напитки: чай, компот, кисель. Тягучие, пахнущие вишнями, райскими яблочками, алкать неведомый вкус, привезённый на перекладных из самого центра миропорядка. И готовят эти напитки по особым рецептам – на килограмм фруктов четыреста грамм сахарного песку, ванили, немного корицы, чуть-чуть лимона.

Пить маленькими глотками, как глинтвейн горячим, прихлёбывая серебряной ложечкой, переливая из чашки в блюдце и обратно четырнадцать раз. Таким образом, можно приобрести энергетику этого загадочного места по названию рай на земле!

 

 

ИВАН ЛОМАЛОВ

 

Я ВЫЙДУ В НОЧЬ В РУБАХЕ СКОМОРОХА…

 

 

          Я – РУССКИЙ

 

Увы, ничто не вечно под луной…

Границы царств стираются по слухам.

Да, я болею вашей «не виной»

И собственным национальным духом.

 

Я Русь люблю, до скрежета зубов –

Не надо мне «ля-ля» про россиянство…

Нас заразили генами рабов,

Вживив в умы наркотики и пьянство.

 

Пусть зов веков, как колокол звучит.

Таких раскатов я не слышал сроду.

Ведь, не ржавеют прадедов мечи,

Пока в руках великого народа.

 

Шумят речей и лозунгов дожди.

Их каждый слог отточен и огранен,

Но позабыли, видимо, вожди –

Я русский, а потом уж россиянин!

                                               

ЯРОСЛАВ КАУРОВ

 

В ГАЛАКТИКЕ ЗАБЫТЫХ НЕТ ИМЁН…

 

***
Сократ в потертом плащике,

Оратор всех пивных,

Для слуг и для приказчиков,

Здоровых и больных.

 

Ведет беседы долгие

Про совесть и про стыд.

И низко небо волглое,

И дождик моросит.

 

А он о справедливости,

О чести, о судьбе.

Какие Божьи милости

Еще нужны тебе?

 

Сквозь пламя путь прочерченный

Пройти я буду рад –

Мне другом стал доверчивый

Подвыпивший Сократ.

 

 

***
В истории нет малых и великих,

Второго плана в жизни нет ролей.

История не состоит из ликов

Жестоких и надменных королей.

 

Все восхищает, все дает начало,

В галактике забытых нет имен.

Сраженье на лугу букашки малой

Равно переселению племен.

 

Возносятся тираны на мгновенье,

При жизни узнавая цену зла.

И, пригубивший власть, совсем не гений,

Незримая рука его вела.

 

Как все смешно и как все это грустно…

Великим мира – это страшный сон,

И римский император над капустой,

И островной кумир Наполеон.

 

Но вот предательство – необратимо.

Его накажут Бог, Судьба и Рок.

Богатство быстро пронесется мимо,

И станет мир к презренному жесток.

 

Во тьме невольно встанешь на колени.

Подробности истории кричат:

В своей слюне купающийся Ленин,

И Троцкий, убивающий крольчат.

 

И утопает в ярости бесовской,

Хрипит, брыкаясь на виду у всех,

Удавленный, как кошка, Березовский.

Предательство Руси – огромный грех!

 

 

***
Стынь ледяная, стынь лесная.

Изба вдали от деревень.

Зарницы гроз напоминают

Короткий, как мгновенье,  день.

 

Где ветер замерзает в трубах,

Где заметен снегами путь –

Тоска! Как будто волчьи зубы

Терзают вспоротую грудь!

 

Они приходят не толпою,

Где иней на иголках сед,

Они идут ночной тропою,

Они идут за мной след в след.

 

И первый волк мой – состраданье,

Второй – отчаянье мое.

А дальше – совесть и призванье.

И не пугает их ружье.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ББК 84(2 РОС-РУС) 6-5

Л47

 

 

 

Литературно-художественное издание

 

ТРЕТЬЯ СТОЛИЦА

Альманах

 

Главный редактор С. Г. Леонтьева

Редактор Н. А. Пчелин

 

Редколлегия  К.П. Казаков, Н.А. Пчелин, С.Г. Леонтьева, М.В. Шувалова

Вёрстка С. Н. Ерохин