АЛЬМАНАХ ТРЕТЬЯ СТОЛИЦА. КРЕПОСТЬ-ДОНБАСС (СВ. ЛЕОНТЬЕВА)
Донбасс – это не только территория, это ощущение планетарности вселенского масштаба, это иное свечение, иная подача тепла, это матрица и основа. Люди Донбасса могут проживать в разных концах света, они могут жить в Харькове по другую сторону фронта, в Киеве, в Питере, в Кемерово. Донбасс – это иное восприятие исхода славянства, оно шире, глубже, патриотичнее, священнее. Можно сочувствовать, переживать, но не ощущать себя частью этого масштабного исхода. Нет, это не возвышенность, а, может, наоборот Марианская впадина, либо некий солярис борьбы за славянское братство. Донбасс – это вера, это любовь, доброта, осмысление себя и своего народа в лучших стремлениях своих, это победа над злом, это икона Богородицы только что родившейся, но видящей свои изображения в иконописи и свой путь служения христианству. Донбасс – это распятие Христа в самый трагический момент, когда мир опустился до безверия, когда он плевал в свои святыни, когда жёлтая слюна растекалась по телу ещё живого Бога, а из его ран сочилась кровь. Донбасс – это объединяющая сила любви и жизни. Донбасс – это люди, чьи тела оказались в могилах, люди убиенные, но они встают и идут рядом с живыми, чтобы сражаться. Донбасс – это сила и огромная мощь правды и справедливости. Да, иногда эта сила попирается, в неё, как в Христа брызжут жёлтой смолистой слюной.
Всё остальное – не Донбасс.
Не Донбасс – это не заграница, а большое предательство того самого славянского братства, матрицы и исхода изначального.
***
Что же! Что же ты пишешь про выжженный Рим?
Поезжай на Донбасс в год две тысячи четырнадцатый!
Погляди, как снаряды взрываются. Понюхай горшечный дым.
Как люди падают, им из смерти не вырваться!
У меня с тех пор внутри оголённые под током провода,
у меня с тех пор расколошмаченное вдребезги сердце!
Я кидалась на землю, съезжала спиной по стене тогда!
И молилась. Молилась о них – страстотерпцах!
И кричала в небо, о, если ты есть,
то, Боженька, смилуйся! Если распятый,
то воскресни немедленно! Ждёт тебя весть:
год две тысячи четырнадцатый, в душу вмятый!
И с тех пор я поняла, что надо идти воевать
словом! А если надо, то из гранаты – чеку!
Да чего там – Рим горящий, дворцовая кладь
и Нерон со скрипкой. Что ему – игроку?
Ты налей коньяку. И в иную строку
нынче жизнь надо кинуть под мясо – катку!
Семирадскому прямо в полотна картин!
Как апостолы Павел и Пётр за народ!
И в себе перегрызть все бинты пуповин.
Вот!
О, святой, о, благой, о, алтарь наш – Донбасс!
Терриконы твои – антрацитовый шлак.
Ты – щитом, как Царьград! Ты – кто нас не предаст,
не продаст ни за доллары, ни просто так!
Нет, Донбасс не попятится, не побежит
врассыпную! Донбасс – русский стяг, красный флаг!
Он изодранный весь. Всею Русью щемит. Всем народом болит.
О, какой это грех! О, какой это стыд
в стороне быть! Мне нынче все звуки – наждак!
Все ветра – мне ножи, тесаки – все дожди!
Я бы с солнцем сражалась, чтоб грело зимой.
Мне в открытые раны хоть колья вложи,
буду выть, но не сдамся пред этою тьмой.
Всех на общий молебен сегодня зову
под зарядовый вой, под бомбёжный разрыв!
Победили немчуру мы и татарву.
И из этого пекла взойдём, победив!
Не дождались победы лучшие из лучших. Поэтому склоним голову, вспоминая их, выпивая за них горькую чарку. Но с любовью и красотой в сердце. С верой в то, что они нас слышат, верят, видят.
Вспомним Олеся Бузину, вспомним Владимира Бушина, вспомним, вспомним…
***
Героем, бравшим Кенигсберг,
шепча: «Да минет сия чаша!»
Она не минет: плаха – плаше,
на шее галстук кровью пляшет,
простите, светлый человек!
Гигант, атлант планеты красной!
Теперь я – точно сирота
по маме-папе,
по атласной
моей любви, рабочей массе –
распятой. Нас не снять с креста,
в ладонях гвозди, позвоночник
пробит насквозь и кровь сквозь строчки.
Хватаю воздух – счёт до ста,
до миллиона…чтоб сползать
спиной мне. Не люблю о смерти
ни думать, ни писать. Я за
бессмертие! Могу о нём лишь петь я,
оно, наверное, в полоску, что оса:
там много чёрного, там пурпур, пепелище,
а в светло-жёлтом солнца корневище,
а в остальном безмерья бирюза.
Итак, о Бушине, он умер – я проснулась!
Как будто от толчка в ту ночь во сне,
струились улицы. О, как их много – улиц,
таскать теперь одним нам сто камней
на сердце, в чреве…больно, одиноко.
В отечестве не стало вас, пророка,
болит отечество во всех, во всём, во мне.
Горит отечество в Сибири, на Донбассе,
вы воевали книгами! Сражаться,
не преклоняться и не торговаться,
всё в этих книгах – в сгустках концентраций
святого духа, сердца – на огне!
***
Убитый в Киеве: ему стреляли в спину,
четыре выстрела – смертельные – в упор.
«Я не люблю такую Украину»
истерзано глядящую с офшор.
Я не люблю – и боль застряла в горле,
я не люблю – боль заливает кровью…
Один он вышел, сам на всю страну.
Вы помните Олеся Бузину?
Глядел, как будто лил металл во взгляде,
разлет бровей, держался гордо, прямо.
Он спрятался бы! Но такой громаде,
такой скале, как небо в Арарате,
как спрятаться?
А мама, как же мама?
Есть Украина та, что обожаю!
А знаете, что есть она другая,
цветущая, каштановая в мае,
где нас крестил Владимир-князь в Днепре!
В рубахах люд крестильных да исконных…
Но как случилось, что не бережённых
вас предали в большой чужой игре?
Серпы остры, сердца на шампуре.
Между людьми теперь чего? Раскол?
И выбрали хотя бы не из зол,
хотя бы Крым, Донбасс. Там, во дворе
нас Бузина Олесь накрыл всем телом,
он крепостью поднялся белой-белой,
убитый, но не умерший: не вмер,
не сгиб, не пал, не лёг, не сдал он Днепр,
не сдал Украйну, Русь и Беларусь!
Меня трясёт…давлюсь слезами…слышу хруст
костей, хребта, звук пулей. Пули в спину.
А мать его спешит: пустите к сыну!
Весь воздух, словно выкачен. Дышать
ей больно! Пропустите мать!
А где же пульс? А где же стук в груди?
А у меня с тех пор – дожди, дожди…
Верните снова, люди, Украину
на место. Как я выдерну, как выну
её – мертвящий ужас – из нутра?
Окаменевший выкрик мне в затылок…
расстрелянною фразой пригвоздило…
Олесь…Олесь! Он вышел со двора,
пошёл искать свою он Украину –
любимую, где не стреляют в спину,
где помнят родин всех первопричину,
где водружают красный флаг Берлину
и крестят люд у берегов Днепра.
***
Как хлеб из печи, по кускам её рвали.
Она – караваем огромным на блюде,
на белом льняном полотенце, в крахмале
тугих облаков, золотых изумрудин –
моя Атлантида! В пятнадцать республик.
Моя кумачовая – цвет земляники!
И каждый из нас нынче клятвоотступник.
И в каждом из нас, словно Каина блики!
И каждый из нас молвит: «Разве я сторож?»
как будто в иступе!
Сначала Прибалтика шпротой копчёной
да в масле, да в пряностях, жёлтая, в жире
отъята была. Помню день этот чёрный,
осталось двенадцать. И их растранжирим!
От щедрости нашей больнее всех бедным.
Расклёвано тело моей Атлантиды,
растащено в чьи-то карманы, в монеты
пушнина и золото, лес заповедный
в спирали, в безвременье и в пирамиды.
Как вспомню, кричать мне от горя охота,
да что проку горло срывать мне до хрипа?
Моя Атлантида раскрыла ворота,
до сердца раскрыла, до пения скрипок.
До содранной кожи. До выдранных рёбер.
До рваных подкладок. Младенческих цыпок.
И кто же осмелился, кто же сподобил
такой быть распахнутой, выпитой, битой?
Теперь помыкают моей Атлантидой.
И гвозди ей – в пальцы.
И в ноги ей – биты.
И в сердце ей пули из меди отлиты.
И ей арестантские робы.
Кредиты.
А детям, что мы нарожали, сыночкам –
война в Карабахе.
Афгане. Донбассе.
Ещё наркотрафики и наркоточки.
А нам, матерям, смертный саван, сорочки.
И в снег оседать, пыль российскую красить
своей атлатнидовой кровью. И точка!
Моя ты родная! Остался лишь мякиш.
Остался последний космический сгусток.
Каким ты куском, расскажи мне, заплатишь:
неужто вон тем, что зовётся искусством!
Ужели его на съедение волку?
Ужели его в прах и грязь гвоздяную?
И камень на шею. И в матушку-Волгу,
как деву живую?
Мои правдорубы, мои защитники, мои поэты из поэтов, как мне не помнить о вас в эту минуту? Ибо восемь лет я была с вами, нет, не рядом, не возле, а по одну сторону фронта. Да мы были на фронте – фронте любви, справедливости, жажды восстановления и срастания в единое целое. Мы ощущали эти болящие разрывы, но не рвались. Мы ощущали огромные зияющие между нами бездны, но эти бездны, как в сказке срастались вновь. Мы были частью этого самого полотна – сопротивления всему, что нас отталкивало, отпихивало, выскабливало. Но мы были живы лишь одним желанием – вырасти вновь. Мы вынашивали Донбасс, как дитя в чреве, чтобы родить его в непорочном зачатии и в грешной, страстной любви! Мы прятали свой личный Донбасс в своём теле. Он горячим, мёрзлым комком бился в нас. Мы носили сердце Донбасса в себе.
***
Ах, родная, прошу тебя, больше не лги – Троя пала!
Камни летели в затылок, сгорали столетья!
Что теперь беды иные со вкусом сандала,
с запахом смерти?
Их драгоценные туши чадят, что Везувий!
Порохом гари, налипшего провода, током разрядов!
Кормчие книги сгорели, и солнце-глазунья
на сковородке небесной плывёт камнепадом.
Жарко, родная!
О, нет нам пощады в эпохах!
«Четьи-Минеи» прочитаны в новой тетради.
Мир Хасавюртовский жаждущий чистого вдоха,
много цветов, винограда и с маслом оладий.
Карты на небе начерчены: Минска не будет!
Дети взрослеют в подвалах, в обугленных дзотах.
Мир утопичен! В слезах, лживых страстях, во блуде.
Мир – обоюден, прилюден, разыгран на нотах!
Он не убил нас! Он вырастил щит нам на сердце,
домик улиточный, панцирь ракушечной сцепки!
Можно поужинать, выпить, немного согреться,
войн разжигать, о, не вздумай, родная, соседских!
Не говори: Конь Троянский привязан на жердь – ось земную,
лучше меня опорочь в пеплах цивилизаций!
И – на костёр! Хоть старуху, а хоть молодую,
чтоб признаваться!
Что Менелай твой погиб! И в Элиде под пеплом
тонет Донбасс. И разверзлись все земли, все Марсы.
Правды взыщи! Восстанавливай!
Кто имя треплет
истин высокое – с теми борись, не сдавайся!
Если разрушено, если распято святое!
То не ропщи, не ищи в людях слабых сочувствий!
Космос пружины так сжал под спиной, под пятою,
что, словно крем он из тюбика, нас давит с хрустом.
Прямо на звёзды! На угли сгоревших, изъятых
из обихода планет, городов, стран, поверий!
Но разроссиять нельзя! Как рагречить Троянских,
так невозможно, родная, нас разэсэсэрить!
Вот пишет он с того света космических лазов,
сгибший супруг твой про комья космической глины.
Компьенский мир так возможен! И Столбовский даже
тот, что со Швецией был заключён триединый.
Будем пророками, будем в Отчизне былинной
в нашем Отечестве! Будем не в нашем, тем паче!
В камне застывшая Троя погибшая гибнет…
Плачь же!
Донбасс – это крепость. Но не каменная, обнесённая Кремлём, крепкими красно-пурпурными кирпичами. Это открытое пространство, слишком открытое! Но одновременно Донбасс – крепость, незримая взору, нутряная, она мякиш и твердь одновременно…
Саур-могила
…Если б успела тогда, не сегодня.
Если б успела тогда, где был бой.
Весь испещрён камень твёрдый и плотный,
сколько в нём пуль и осколков в нём, сотни?
Как же так можно? Здесь мир был живой…
Боль, только боль. Вот, что нынче осталось.
Бой был здесь, бой. До победного ярость.
Сколько терпела страна моя? Жало
даже проникло сюда…Как кричала
женщина в чёрном у пьедестала,
где имена сорок пятого года
и где четырнадцатого.
С восходом
можно увидеть Азовское море.
Словно сначала,
взобравшись на взгорье.
Связано время чугунно, как стела.
Здесь запеклись пули в рваное тело.
Саур-могила, как крепость, снарядов
враг не жалел для такого массива.
Степь желтолика. И некуда падать
ибо за нами
Россия!
Впрочем, нет «до», как и, впрочем, нет «после»,
есть лишь единое общее горе.
Рваное время от денег саросьих.
Не искушайся, о, брат мой, ты брось их…
Заново русский бы корень наш сросся,
Бога прошу, раз не помню, который.
Небо прошу.
Землю. Космос и звезды,
бренное это прошу лукорморье.
И подхожу ближе к женщине в чёрном,
так она плачет щеночком-подростком,
гномиком, хлебушком свежепеченнным.
Словно бы сёстры, обнявшись, стояли
долго мы. Долго! Закат пал Икаром
в пенное море в туманном причале.
Пели поляны. И ветер был, ветер.
Ветер всегда здесь и трав многоцветье.
Здесь обнимают века нас всех, люди!
Веще и свято. Светло. Непокорно.
Вот по тропе мы спустились. Лишь корни,
чуяла я, вились в сердце подгрудно
И никаким их не выбить орудьем
и никакою не выдолбить миной!
Иногда мы думаем, что Крещение Руси – это состоявшийся факт. О, нет, это продолжающееся событие, без остановок, без начал, оно идёт и идёт. Крещение – это то, что всегда, каждую минуту, каждый миг, каждую вечность…
***
Крещенье Руси мне родней и охватней.
Оно продолжается в наши столетья.
И в прорубь!
А льдины сцепили объятья.
Дыхание рвётся. Все – чада мы, дети мы.
А солнце огромное. В первый раз вижу я
такого размера, объёма, охватности.
Вот – им в половину вселенная выжжена,
оно растекается – красное, рыжее –
в любви к нам всем, людям, всей кровью, всей ласкою.
И ласточки! Сколько их? Милые ласточки.
Устали, наверно, лететь, путь не близкий был?
Здесь в Киеве на берегу Днепра – камушком! –
народ русский принял Крещенье Пречистое!
Головушка мытая.
Тело облитое.
Рубаха посконна. Запястье с монистами.
И даже не верится в боль, кровь и выстрелы,
в майданы и свастику, в горе и битвы мне.
Да разве для этого думалось-мыслились?
Да разве для этого грезилось числами?
О, мать городов русских, что же содеялось?
О, ты же под сердцем носила нас бережно,
ты в муках рожала из чрева кипрееева,
ты, в звёздное небо опёршись коленями,
ты, рот искривив в женских криках, у бережка.
О, Мать городов русских, веришь ли, веришь мне?
Ты верить должна в нашем веке теперешнем:
мы – дети твои нарождённые!
Схватками
как чрево слепящее, гордое полнилось,
и райское древо исполнено молнией,
ты помнишь зачатие: день и ночь сладкие?
Ты помнишь детинцев своих – имя, отчество?
Чернигов да Суздаль, Владимир да Новгород?
И тело кричащее?
Тела пророчество?
А помнишь ли плотью, где плоть там связь долгая!
И связь пуповинная, внутриутробная.
А нынче, теперь ты нам, что место лобное…
Где место крещения – место расстрельное.
Где место дитячье – лишь место постельное.
О, не предавай нас подросших, нас – школьников,
а русский язык – украинский поболее!
А русский язык украинцам роднее,
роднее, чем русским – нам! Он – планетарный!
И он им – врождённый, вменённый, как дар он!
Он им – генетический. В них, как в пекарне
хлеб, что из муки слаще, пряней, белее.
Он как Жития им, как Четьи Минеи.
ВОСПОМИНАНИЕ
Значок – кусок металла и эмали
и подпись красным «С Украиной вместе мы».
Не тронь шкатулку! В кровь и боль уколешь палец,
значки, картинки старые с зимы
хранятся позадавнешней, вчерашней!
А нынче – пули. Бой там рукопашный.
И за людей мне страшно. Ой, как страшно.
Я с Украиной той, где вместе мы,
с другой фашиствующей, бьющей с нею – порознь.
Всё также страшно: ось земли смололась,
разбилась на частицы, сколы, в область
совсем иную. Я значок храню:
и чувствую, как бьётся в нём живое,
исконное, речное, луговое.
Вот детство: в Киев навестить родню
и далее семьёй мы едем с папой.
И кружит голову от речи Закарпатья.
А нынче я друзей лишь хороню.
Ужель беда такая – пули в спину,
ужель любовь – рвать, резать, жечь, колоть?
Старух и стариков, детей невинных
за эти вот печеньки из корзины
живую плоть?
Значок – кусок металла и эмали.
А мы на великах с моей подругой Галей,
точнее с Галлой по-украински – болотами –
до магазина «Хлеб», до клуба «Родина»,
я этот мягкий «х», точнее «г»
не позабуду никогда, нигде.
И в парке, помню, шли с цветами в гору,
ещё отец предупреждал до этой эры,
что здесь остались, опускал глаза он долу,
остались люди, чтут которые Бандеру.
И Чичибабин – он поэт высокой мерки,
в стихах об этом говорил, но кто бы слушал?
У нас правительство от спящей водомерки,
а глубже разве видят? Глубже в душу?
Стреляют здесь.
Стреляют и стреляют.
И умирают у домов, садов, сараев,
лежат, раскинув руки, телом вжавшись.
За что же, братцы?
Россия год, считай, уже не первый,
Россия, у тебя не сдали нервы?
Вот выйду в поле, выкрикну ну, где вы?
Поехавшие в перекосе крыши.
Целую руки Украины
той, что слышит
былинные великие напевы.
Донбасс – это история всея Руси, ибо становление Руси – это не только строительство городов, сёл, крепостей, это не только батюшка-Киев, Рязань, Чернигов, Москва. Это – жаркий купол Исаакия, это Васильевский остров, это медленная Лета-Волга, это флаг Утопии, и флаг любви, страдания, неурядиц. Это великое прощение и примирение, это одновременно не прощающее, гордое, и безумное любящее.
Это продолжение самой нескончаемой, неисчерпаемой вечности…
Это горькое – мы же вас предупреждали!
Это сладкое – хорошо, что вы нас услышали!
Это буйное, весёлое, жизнерадостное…
Это неоплаканные могилы и исплаканные лица женщин.
Это несдающийся ветеран войны, выходящий на площадь, несущий на своём кителе ордена и медали. Их пытаются сорвать укранацисты, но не могут, ибо ордена и медали приросли к телу, впаялись в рёбра, кости.
***
Наверное, боль пропадёт, ослабнет,
но словно глыба сейчас она.
Украинец-русский Борис Чичибабин,
хохол и москаль, а основа одна.
Основа – поэт из космических родин,
из звездной пробирки, из марсовой топи,
рождён в день субботний.
Звоню. Не ответите, номер ваш – небо,
и номер ваш – солнце из глухонемых.
Звоню – тишина. Только ветер лист треплет.
И это у нас – тишина на двоих.
И тем телефон мне дороже и краше,
что в нём адрес есть и фамилия ваша…
Лишь книга стихами, что куплена в мае,
ладонь бы…Нет! Слёзы лицо прожигают.
Вот актовый зал ХГУ мерным гулом.
Осталось одно: имя ваше я гуглю.
Но лишь тишина ваша стёклышком хрупким
в моей телефонной – бессмертная – в трубке.
О, сколько я знаю таких вот молчаний,
друзей, покидающих землю, став прахом!
Для них бы последнюю – нате! – рубаху,
за них на костёр, хоть не ведьма – на плаху.
Для них – только б жили –
для них воздаянья.
Нища, обворована я вся до нити,
поэтами, братьями, как побирушка.
Борис Алексеевич, о, заступитесь!
…Мне это так нужно!
Мои друзья, подруги, донбассовцы! Мы всегда были вместе. Мы несли этот флаг Донбасса, чьё древко прикипело к нашим ладоням. Даже когда ладоней не стало, мы всё равно несли этот флаг.
Вспомним сегодня всех.
Поклонимся им до земли.
Ибо многие из друзей моих, сражаясь, пали…
Но сегодня они встали рядом! Видите их? Слышите их голоса? Их музыку? Их пение? Молитвы?
Крики ура!
И я тоже слышу! Троекратно!
Ура! Ура! Ура!
Комментарии
Отправить комментарий